Page 246 - Петр Первый

Недели через две Санька с мужем выехала в Париж.
.. . . . . . . . . . . .

До Вязьмы ехали с обозами, медленно. Подолгу кормили лошадей в ямах. Снегу выпало
довольно, дни – ясные, дорога – легкая.

В Вязьме на постоялом дворе Александра Ивановна поругалась с мужем. Василий
намеревался здесь передохнуть, сходить в баню, а назавтра, выстояв обедню, – к воеводе,
дальнему родственнику, обедать. Да перековать лошадей, да то, да се.

– Хочу ехать быстро. Душу мою эта дорога вытянула, – сказала Александра Ивановна
мужу. – Отдыхать будем в Риге.

– Саша! Да говорят же тебе – за Вязьмой шалят. Обозы по пятьсот саней сбиваются, –
проехать эти места…

– Знать ничего не знаю…
Сидели за ужином наверху, в чистой светелке, озаренной лампадами. Василий – в
дорожном расстегнутом тулупчике, Александра Ивановна – в желудевом бархатном
платье с длинными рукавами, в пуховом платке, русые волосы собраны косой вокруг
головы. Не ела, только щипала хлеб. Лицо опалое, под глазами – тени, все от
нетерпения. Господи, что за человек!
Волков, – с неохотой жуя соленую ветчину:

– Скажи мне, что ты за человек? Что за наказанье? Ни покою, ни тихости, – не спит, не
ест, по-человечески не разговаривает… Несет тебя на край света, – зачем? С королями
минуветы танцевать? Да еще захотят ли они…
– Только что здесь постоялый двор, только оттого и слушаю тебя.

Василий опустил вилку с куском, долго глядел жене на лоб с высокими, тоской и мечтой
заломленными бровями, на темно-синие глаза, блуждающие черт-те где…

– Ох, Александра, я тих, терпелив…
– Да хоть кричи, – мне-то что…

Василий укоризненно качал головой. Стыдно и как будто и не за что, а любил жену. В
спорах – как начнет она сыпать обидными словами – терялся. Так и сейчас: понимал, что
уступит, хотя только о двух головах какой-нибудь сумасшедший мог решиться без
надежных спутников ехать лесами от Вязьмы до Смоленска. Про эти места рассказывали
страсти: проезжих разбивал атаман Есмень Сокол. Едешь, скажем, днем. Глядь – на
дороге стоит высокий человек в колпаке, в лаптях, за кушаком – ножик. Рот до ушей,
зубы большие. Свистнет – лошади падают на колени. Ну, и читай отходную…
– Бояться разбойников – так я бы в Москве сидела, – сказала Александра Ивановна. – У
нас лошади добрые, вынесут. И это даже лучше, – будет о чем рассказывать. Не об этом
же мне с людьми говорить, как ты на постоялых дворах храпишь.

Оттолкнула тарелку и позвала девку калмычку, – приказала подать тетрадь и стелить
постель. Тетрадь, писанную братом Арта– мошей, – перевод из гистории Самуила
Пуффендорфия, глава о галлах, – положила на колени и, низко нагнувшись, читала.
Василий, подперев щеку, глядел на красивую Санькину голову, на шею с завитками
волос. Королевна из-за тридевяти земель. А давно ли косила сама и навоз возила. Так вот
и в Париж вкатится без страха и еще королю наговорит разной чепухи… Ах, Саня, Саня,
присмирела бы да забрюхатела, жить бы с тобой дома тихо…
Санька читала, шевеля губами:

«…Кроме того, французы веселых мыслей люди, на всякое дело скоры, готовы и
удобообращательны, наипаче в украшении внешнем и в движении тела, и природная
красота в них показуется. Многие от них похоть Венеры в славу себе приписуют и
объятие красных лиц женского полу, и все сие с превеликим похвалением творят. Им же