Page 269 - Петр Первый

вымпелы, ветер взвил их узкие шелковые языки. С бортов выбросилось пламя, ударили
пушки…

.. . . . . . . . . . . .
Вторые сутки шел пир у Меньшикова на подворье – на городской стороне, у моста. Часть
гостей вовсе не спала, иные валялись под столами на сене (в столовой палате уже
несколько раз убирали с пола все сено, стелили новое). Дамы, отдохнув чуточку,
подрумянясь, напудрясь, сменив платье, снова подъезжали вскачь в грохочущих каретах.
Вчера был фейерверк, сегодня – большой бал.
Иноземцы оставались весьма довольны празднествами. Петр Павлович Шафиров, не
щадя себя, поил их лучшим венгерским и сектом (своим подавали поплоше). Добился
прехитрый еврей того, что некоторые посланники написали друзьям в Константинополь
о всем здесь виденном: после «Предестинации» за неделю спущено еще пять больших
кораблей и четырнадцать галер, остальные суда торопливо достраивались, – до самой
слободы Чижовки виднелись их ребристые остовы. Если прибавить все это к азовскому
флоту, султану, берегущему Черное море, как чистую, непорочную девицу, не придется
теперь слишком надуваться в переговорах о мире…
.. . . . . . . . . . . .

Антонида в нежно-лазоревом платье, Ольга – в пронзительно-лимонном кушали в
двухсветной дощатой, наспех построенной зале, – полтораста гостей сидели с внешней
стороны поставленного покоем стола, – внутри возились шуты: скакали в чехарду,
дрались пузырями с горохом, лаяли, мяукали, поднимали такую возню – сено летело на
блюда и парики. На дураков никто уже не смотрел. Князь-папа в жестяной митре – под
балдахином – умаялся, старик, махать платочком в окно пушкарям после каждой
заздравной чаши, – от пушечных залпов сотрясались стены. Почтенный шут Яков
Тургенев насмешил давеча всех – надев чалму, татарский халат и туфли, въехал на
горбатой грязной свинье в зало, тряс обрюзгшим лицом, привязной бородой.
– Подходитя, – кричал, – подходитя, целуйте пятку султанскому величеству…

Сейчас он, мертвецки пьяный, валялся под столом.
Охрипли матросы-песельники, роговые музыканты несли несуразное. Все ждали танцев.
Рядом с Ольгой сидел кавалер – прапорщик Преображенского полку Леопольдус Мирбах,
рядом с Антонидой – моряк поручик Варфоломей Брам. Ольгин кавалер еще лопотал кое-
как по-русски, мял ладонями лицо, чтобы отрезветь, но датчанин Брам, красный, как
говядина, только пил, подмигивая обмиравшей деве. Ах, какие там еще разговоры и о
чем?.. – все пустое!.. Только подать кончики пальцев кавалеру, приподнять спереди
юбочки и в лад под скрипки, с поклонами заскользить по навощенному полу. Девы были
взволнованы, как лесное озеро в грозу.
Роман Борисович сидел за другим концом стола с Авдотьей. Князю не моглось, что далек
от государя. Петра окружили иноземцы: рядом – герцог фон Круи, до того пьяный, что
только мотал головой, как лошадь от мух, по другую сторону – Амалия Книперкрон. До
последней минуты Петр был весел, шутил и развлекался… Но что-то случилось
(заметили только, – к нему подходил Меньшиков, шепнул на ухо), – в глазах его пропал
смех. Он, видимо, сдерживался. Когда подали новую перемену блюд, так стал дергать
ножом и вилкой, – то мимо тарелки, то себе в лицо, – Амалия Книперкрон с нежным
участием положила руку ему на обшлаг:

– Герр Питер, нужно успокоиться…
Он бросил вилку, нож, морщась, засмеялся:

– Руки – враги мои… (Сунул руку под стол.) Ну, чего уставилась, умница? Так сегодня
еще спляшем – каблуки собьем…

Морщинки побежали на ее лоб, сказала тихо, с укоризной:
– Герр Питер, разве я более недостойна вашего доверия?

Зрачки его метнулись, крылья короткого носа раздулись: