Page 276 - Петр Первый

двустворчатые двери в зеркальную галерею, – вдоль окон по навощенному паркету,
замусоренному цветными бумажками, шли пан Владислав, нахально задрав шпагой полу
апельсинового кафтана, и Александра. Он горячо ей говорил, норовисто вздергивал
париком. Она слушала с опущенной головой. В ее склоненной шее было что-то девичье и
беззащитное: завезли за границу неопытную дурочку, бросили одну, обидят – только
слезы проглотит…
Василию бы надо подступить гневно, потребовать сатисфакции у гордого поляка, но он
только глядел в дверную щель, страдая от жалости… «Эх, плохой ты защитник,
Василий». Тем временем пан Владислав указал красивым взмахом на боковую дверь, у
Саньки чуть приподнялись лопатки, чуть покачала головой. Повернули, ушли в зимний
сад. Василий невольно потянулся – засучивать рукав… Не рукав – одни кружева. И шпага
осталась наверху… А, черт!..

Он с треском откинул половинку двери, но сзади налетели на него шумные толстяки
Ходковский и Доморацкий…

– Ты отведай только, пан Василий, горячие кныши со сметаной…
Опять сидел за столом, – в смятении. И стыд и гнев. Тут – явный сговор. Обжоры эти
спаивают его… Бежать за шпагой, – биться? Хорош государев посланный – из-за бабы
задрался, как мужик в кружале… А, пускай! Один конец!
Оттолкнул поднесенный стакан, быстро вышел из столовой. Наверху, стискивая зубы,
искал шпагу… Нашлась под ворохом Санькиных юбок… Со всей силы перепоясался
шарфом. Сбежал по каменной лестнице. В замке уже полегли почивать. Обежал зимний
сад – никого. Наткнулся на комнатную девушку, – низко присев перед ним, она
пропищала:
– Пани княгиня, пани Малаховская и пан Тыклинский поехали кататься, сказали, чтобы
до вечера их не ждали…
Василий вернулся наверх и до сумерек сидел у окна, глядел на дорогу. Додумался даже
до того – стал сочинять покаянное письмо Петру Алексеевичу. Но бумаги, пера не
нашлось.
Потом оказалось – Санька давно вернулась и отдыхала в спальне у пани Августы. После
ужина готовился на пруду карнавал и фейерверк. Василий сходил в каретник, приказал
Антипу потихоньку приготовить лошадей и кое-что из коробьев отнести в возок. Мрачно
возвращался в замок. По карнизам зажигали плошки, – ветер перебегал по огонькам.
Снежные тучи разнесло, ночь – голубая, луна срезана сбочку.
Около садовой постройки с каменными бабами, занесенными снегом, Волков услышал
хриплые вскрики, частое дыханье, звяканье клинков. Прошел бы мимо, – не любопытно.
За углом (у подножья купидона со стрелой) стояла женщина, держа у самой шеи
накинутую шубку, завалилась белым париком. Вгляделся – Александра. Подбежал. Тут
же за углом на лунном свете рубились саблями пан Владислав с паном Малаховским.
Прыгали раскорячкой, наскакивали, притоптывая, бешено выхаркивали воздух,
полосовали саблей по сабле.
Санька рванулась к Василию, обхватила, прильнула, закинув голову, зажмурясь, – сквозь
зубы:

– Увези, увези…

Усатый Малаховский громко вскрикнул, увидя Волкова. Пан Владислав, налетая на него:
«Не твоя, не позволим». Через парк подбегали шляхтичи с голыми саблями – разнимать
панов.

.. . . . . . . . . . . .
Василий успокоился, когда отъехали верст с полсотни от пана Малаховского. Саньке он
ни слова не поминал, ни о чем не спрашивал, но был строг. Она сидела в возке, не
раскрывая глаз, затихшая. Богатые поместья объезжали стороной.

Однажды проводник, сидевший на облучке, засунув застуженные пальцы в узкие рукава