Page 282 - Петр Первый
P. 282

Приехала за границу не дремать – учиться «рафине». Это самое «рафине» (так объясняла
                Аталия) понимают даже и не при всех королевских дворах: в самом Версале грубости и
                свинства весьма достаточно…
                – Представь, душа моя, в сырой вечер не растворишь окна – такое зловоние вокруг
                дворца, – из кустов и даже балконов… Придворные ютятся в тесноте, спят кое-как, в
                неряшестве, обливаются духами, чтобы отбить запах нечистого белья… Ах, мы с тобой
                должны поехать в Италию… Это будет прекрасный сон… Это родина всего рафине… К
                твоим услугам – поэзия, музыка, игра страстей, утонченные наслаждения ума…
                Серебряным ножичком Аталия очищала яблоко. Положив ногу на ногу, покачивала
                туфелькой, полузакрыв глаза, тянула вино.
                – Люди рафине – истинные короли жизни… Послушай, как это сказано: «Добрый
                землепашец идет за плугом, прилежный ремесленник сидит за ткацким станом,
                отважный купец с опасностью жизни ставит парус на своем корабле… Зачем трудятся
                люди? Ведь боги умерли… Нет, – иные божества меж розовеющих облаков я вижу на
                Олимпе».
                Санька слушала, как очарованный кролик. У Аталии морщинки забегали на лоб.
                Протянув пустой стакан: «Налей», – говорила:

                – Мой друг, я все же не понимаю, почему вы страшитесь принять любовь Августа, – он
                страдает… Добродетель – только признак недостатка ума. Добродетелью женщина
                прикрывает нравственное уродство, как испанская королева – глухим платьем дряблую
                грудь… Но вы умны, вы – блестящи… Вы влюблены в мужа. Никто не мешает изъявлять к
                нему ваши пылкие чувства, только не делайте этого явно. Не будьте смешны, друг мой.
                Добрый горожанин в воскресный день идет гулять со своей супругой, держа ее ниже
                талии, чтобы никто не осмелился отнять у него это сокровище… Но мы – женщины
                рафине, – это обязывает…
                За кружевами чепчика не было видно Санькиного опущенного лица. Что ей было делать?
                Могла плясать хоть сутки, не присаживаясь, выламываться под какую угодно греческую
                богиню, в ночь прочесть книжку, наизусть заучить вирши… Но некоторого в себе не
                могла пересилить: сгорела бы от стыда, замучилась бы после, уговори ее Аталия по-
                женски пожалеть короля… («Все это будет, будет, конечно, но не сейчас».) Как
                объяснить? Не признаться же, что не на Парнасе родилась, – пасла коров, что готова бы
                расстаться с добродетелью, но чего-то из себя еще не в силах выдрать, будто
                маменькины страшные глаза стерегут заветное, стержень какой-то…
                Аталия не настаивала. Ущипнув Саньку за щеку, переводила разговор:

                – Моя мечта – увидеть царя Петра. О, я с благоговением поцелую эту руку, умеющую
                держать молот и меч. Царь Петр напоминает мне Геркулеса – его двенадцать подвигов, –
                он бьется с гидрой, он очищает конюшни Авгия, он поднимает на плечах земной шар…
                Неужели не сказка, мой друг, что за несколько лет царь Петр создал могучий флот и
                непобедимую армию? Я хочу знать имена всех маршалов, всех генералов. Ваш государь –
                достойный противник королю Карлу. Европа ждет, когда наконец московский орел
                вонзит когти в гриву шведского льва. Вы должны утолить мое любопытство…
                Всякий раз Аталия сворачивала разговор на московские дела. Санька отвечала, как
                умела. Не понимала, почему ей становится неприятен настороженно-вкрадчивый голос
                подруги… Потом, в постели, натянув одеяло до носа, долго не могла заснуть,
                растревоженная ночными разговорами. Ах, не легка была эта самая «рафине»…
                «…И наконец вся эта коалиция – не более чем листок бумаги, способный испугать
                почтенных сенаторов, – не вашу пылкую отвагу… Датчане не посмеют нарушить мира, –
                верьте женской проницательности. Царь Петр связан переговорами о мире – он не
                выступит, покуда турки не развяжут ему рук. Но этого не случится. Дьяк Украинцев
                роздал визирям все свои шубы на соболях, – ему больше нечего сказать. Царь Петр
                стремился напугать турок спуском нового воронежского флота, – вместо того заставил
                весьма насторожиться англичан и голландцев. Их послы в Константинополе и слышать
                не хотят о русских кораблях в Черном море. Всех непримиримее польский посол
                Лещинский, смертельный враг Августа. Он умолял султана именем Ржечи Посполитой
                помочь полякам добыть у русских Украину с Киевом и Полтавой.
   277   278   279   280   281   282   283   284   285   286   287