Page 302 - Петр Первый

Артамон Головин (первый созидатель потешного войска), князь Трубецкой – любимец
стрелецких полков, – дородный, богатый боярин, командир гвардии Бутурлин,
знаменитый громоподобной глоткой и тяжелыми кулаками, и совсем больной, плешивый
Вейде, дрожавший в бараньем тулупе. Когда пришли Петр, Меньшиков и Галларт, герцог
просил – за стол отужинать по-походному. Были поданы редкие и даже невиданные
кушанья (нарочный герцога добыл их в Ревеле), в изобилии разносили французские и
рейнские вина.

Герцог чувствовал себя как рыба в воде. Приказал зажечь много свечей. Разводя
костлявыми руками, рассказывал о знаменитых сражениях, где он, на высоте – над
полем кровавой битвы, – поставив ногу на разбитую пушку, отдавал приказания:
кирасирам – прорвать каре, егерям – опрокинуть фланги. Топил в реке целые дивизии,
сжигал города…

Русские, хмуро опустив глаза, ели спаржу и страсбургские паштеты. Петр рассеянно
глядел герцогу в длинноносое лицо с мокрыми усами. Принимался барабанить по столу
или вертел лопатками, будто у него чесалось. (С начала похода замечен был у Петра
Алексеевича этот рассеянный взор.)
– Нарва! – восклицал герцог, протягивая денщику пустую чашу. – Нарва! Один день
хорошей бомбардировки и короткий штурм южных бастионов… На серебряном блюде
ключи от Нарвы – ваши, государь. Оставить здесь небольшой гарнизон и всеми силами,
развернув на флангах конницу, обрушиться на короля Карла. Сочельник будем встречать
в Ревеле, мое честное слово.
Петр поднялся от стола, пошагал, нагибаясь, чтобы не задевать головой за полотнище
шатра, поднял с пола соломинку, прилег на герцогскую кровать (принесенную с
ближней мызы). Поковырял соломиной в зубах.

– Галларт дал мне роспись, – сказал, и все обернулись к нему, оставили еду. – Будь у нас
все, что сказано в росписи, Нарву мы возьмем. Нужно шестьдесят ломовых орудий… (Сев
на кровати, вытащил из-за пазухи смятый листок, бросил на стол – Головину.) Прочти…
У нас пока что ни одной доброй пушки на редутах. Репнин с осадными орудиями бьется в
грязях под Тверью… Мортиры, – сегодня узнал, – застряли на Валдае… Пороховой обоз
по сю пору на Ильмень-озере… Что вы думаете о сем, господа генералы?..

Генералы, придвинув свечу, склонились головами над росписью. Один Меньшиков сидел
поодаль со злой усмешкой перед полным кубком.

– Не лагерь – табор, – помолчав, опять сурово, не торопясь, заговорил Петр. – Два года
готовились… И ничего не готово… Хуже, чем под Азовом. Хуже, чем было у Васьки
Голицына… (Алексашка зазвенел шпорой, до ушей оскалился – зловредный.) Лагерь!
Солдаты шатаются по обозам… Баб, чухонок, полон обоз… Гвалт… Беспорядок…
Работают лениво, – плюнуть хочется, как работают… Хлеб – гнилой… Солонины в
некоторых полках – только на два дня… Где вся солонина? В Новгороде? Почему не
здесь? Пойдут дожди – где землянки для солдат?

В шатре только потрескивали свечи. Герцог, плохо понимая, о чем речь, с любопытством
переводил глаза с Петра на генералов.
– Два месяца идем от Москвы, не можем дойти. Поход! Известно вам, – король Карл
принудил Христиана к позорному миру, принудил уплатить двести пятьдесят тысяч
золотых дублонов контрибуции. Ныне Карл со всем войском высадился в Пернове и
маршем идет на Ригу… Если теперь же он разобьет под Ригой короля Августа, – в ноябре
надо его ждать сюда, к нам… Как будем встречать?
Старший по чину Артамон Головин, встав, поклонился, навесил седые брови:

– Петр Алексеевич, с божьей помощью…
– Пушки нужны! – перебил Петр, жила вздулась у него на лбу. – Бомбы! Сто двадцать
тысяч ломовых ядер! Солонины, старый дурак…
.. . . . . . . . . . . .

Снова недели на две зарядили дожди, потянули с моря непросветные туманы.