Page 303 - Петр Первый

Солдатские землянки заливало, шатры протекали, от сырости, от ночной стужи некуда
было укрыться. Весь лагерь стоял по пояс в болоте. Люди начали болеть поносами,
открывалась горячка, – каждую ночь на десятках телег увозили мертвых в поле.
С крепости по осаждающим, не переставая, били из пушек и мелкого ружья. На рассвете
чаще всего бывали вылазки, – шведы снимали сторожевых, подползали к землянкам,
забрасывали спящих ручными гранатами. Петр ежедневно объезжал всю линию
укреплений. В мокром плаще, в шляпе с отвисшими полями, молчаливый, суровый,
появлялся на серой кобыле из дождевой завесы, – остановится, поглядит стеклянным
взором и шагом дальше по изрытому полю – в туман.

Обозы подходили медленно. С пути доносили, что вся беда с подводами: у мужиков все
взято, приходится брать у помещиков и в монастырях. Лошаденки худые, корма
потравлены, и что ни день тяжелее от превеликих дождей и разбитых дорог. Был слух,
что Петр у себя в рыбачьей избе на острову собственноручно избил до беспамяти
генерал-провиантмейстера, помощника его велел повесить. С пищей будто бы стало
немного лучше. И порядка в лагере прибавилось. Плохи были командиры: русские –
медлительны, приучены жить по старинке, многоречивы и бестолковы. Иностранцы
только и знали – пить водку от сырости да хлестать по зубам за дело и не за дело.

Подлинно стало известно: король Карл, высадившись в Пер-нове, повернул к Риге, одним
появлением своим привел в смирение ливонских рыцарей и оттеснил войска короля
Августа в Курляндию. Сам Август сидел в Варшаве среди взбудораженного раздорами
панства и оттуда гнал гонцов к Петру – просил денег, казаков, пушек, пехоты… Под
Нарвой понимали – шведов надо ждать с первыми заморозками.

Шереметьев с четырьмя иррегулярными конными полками, посланный для промысла
над неприятелем, дошел до Везенберга и счастливо побил было шведский
заградительный отряд, но внезапно отступил к приморским теснинам Пигаиоки –
верстах в сорока от Нарвы – и оттуда писал Петру:
«…Отступил не для боязни, но для лучшей целости… Под Визенбергом – топи
несказанные и леса превеликие. Кормы, которые были не токмо тут, но и около, все
потравили. А паче того я был опасен, чтобы нас не обошли к Нарве… А что ты гневен,
что я селения всякие жгу и чухонцев разбиваю, то будь без сомнения: селений выжжено
немного и то для того только, чтобы неприятелю не было пристанища. А ныне приказал,
отнюдь без указу, чтобы край не разоряли… Где я стал под Пигаиоками – неприятелю
безвестно мимо пройти нельзя, далее отступать не буду, здесь и положим животы свои, о
том не сомневайся…»
Наконец, – на счастье или на беду, – ветер подул с севера. В день разогнало мокрую
мглу, низкое солнце скупо озарило утопавший в грязях лагерь, в городе на церковном
шпиле загорелся золотой петушок. Землю схватило морозом. Стали подходить обозы с
огневыми припасами. На быках, – по десяти пар на каждую, – подвезли две
знаменитых, – весом по триста двадцать пудов, – пищали «Лев» и «Медведь», отлитые сто
лет тому назад в Новгороде Андреем Чоховым и Семеном Дубинкою. Как черепахи,
ползли гаубицы на широких и низких колесах, короткие мортиры, бросающие
трехпудовые бомбы. Все войска стояли под ружьем, все конные полки – о конь, с голыми
шашками на случай вылазки шведов.

Двести человек, подхватив канатами, втащили «Льва» и «Медведя» на середний редут
против южных бастионов крепости. На батареях всю ночь устанавливали гаубицы и
мортиры. В крепости тоже не спали, готовились к штурму – по стенам ползали огоньки
фонарей, перекликались часовые.
На рассвете пятого ноября Петр с герцогом и генералами выехал на холм Германсберг.
Дул колючий ветер. Лагерь был еще покрыт сумраком, красный свет солнца лег на
острые кровли города и зубцы башен. Внизу вспыхнули длинные огни, сотрясая равнину,
ухнули, рявкнули пушки, – искряными дугами понеслись бомбы в город. Дымом затянуло
и лагерь и стены. Петр опустил подзорную трубу и, раздув ноздри, кивнул Галларту. Тот
подъехал, пощелкал языком:

– Плохо. Недолеты. Порох никуда не годится…
– Сделать что? Немедля…