Page 308 - Петр Первый

Бутурлин, царевич Имеретинский и князь Яков Долгорукий – объезжали лагерь. Герцог,
взбодряя висячие усы ребром перчатки, кричал солдатам: «Здорово, молодци! Умром за
батушку цара!» Во всех полках под барабанный бой читан приказ:
«…Ночью половине войска стоять под ружьем… Перед рассветом раздать солдатам по
двадцать четыре патрона с пулями. На восходе солнца всей армии выстроиться и по трем
пушечным сигналам – музыке играть, в барабаны бить, все знамена поставить на
ретраншементе. Стрелять не прежде, как в тридцати шагах от неприятеля…»

Ночью ветер повернул на запад – с моря. Потеплело. В темноте шведский генерал-майор
Рибинг с двумя рейтарами, приказав обернуть войлоком конские копыта, тайно подъехал
к самым палисадам, измерил глубину рва и высоту раскатов.
.. . . . . . . . . . . .
Алексей Бровкин, голодный, как черт, насквозь продутый ветром, ходил по валу, – три
шага вперед, три назад, – около ротного значка. Вал тянулся на семь верст, солдаты
стояли редко друг от друга. Рожки протрубили, барабаны протрещали. Пушки, мушкеты
заряжены, фитили дымились. Ветер трепал полотнища знамен на ретраншементах. Было
одиннадцать часов утра…
Алексей со всей силой подтянул кушак. Новый главнейший начальник обо всем
позаботился, только забыл накормить. Который день солдаты, – и офицеры строевые, –
жевали заплесневелые сухари, вытряхивали крошки из сумок. В эту ночь и сухарей не
выдали. Солдаты вороньими пугалами торчали на валу (из роты Бровкина осталось
восемьдесят здоровых). Было время, – Алексей, ох, как ждал сразиться! – повести роту в
пушечном дыму, самому схватиться за древко неприятельского знамени… («Спасибо,
Алексей, жалую тебя в полковники…») Сегодня одного хотелось – залезть в теплую вонь
землянки, похлебать из котелка жидкой каши, чтоб обожгло глотку…

Жмурясь от ветра, Алексей крикнул ближайшему – Голикову:
– Чего рот разинул, стоять бодро.

Тот не услышал, – подняв рваные плечи, уставил востроносое лицо, будто увидал
смерть… И другие солдаты, как ощетиненные псы, глядели в сторону холма
Германсберг. Над ним в стремительно летящих тучах показывалось, заволакивалось
невысокое солнце. Между пней и мотающихся голых берез двигались тяжело
навьюченные люди, – все больше их выходило из лесу. Они скидывали с плеч мешки и
вьюки, перебегали вперед, строились в широкие, плотные колонны. Шестерными
упряжками выезжали пушки, одни вниз – прямо – к середнему редуту, другие – на рысях
через ручей – к сильным укреплениям Вейде, третьи вскачь мчались направо по
равнине. Шесть пеших колонн выстраивались на холме Германсберг. Двойными
тусклыми железными рядами выезжала из леса конница.
Алексей не своим голосом закричал:

– Барабанщики, боевая тревога!

На вал выскочили усатые унтер-офицеры, надвигали треуголки, чтобы не унес ветер.
Затрещали барабаны… Леопольдус Мирбах, неизвестно чему радуясь, указывал пальцем,
кричал Алексею: «Глядите, вот тот на коне – это король Карл». Колонны шведов,
страшные своей правильностью, порядком, будто не люди, бесчувственные,
бессмертные, поколыхиваясь черно-синими рядами, ползли с холма… Там, на высоком
месте, стояло пять-шесть всадников, и один тоненький – впереди, – помахивал рукой, к
нему подскакивали верховые и мчались вниз, к колоннам.
Ветер гнул древки знамен и значков на валу, надрывая душу, трещали барабаны.
Свинцово-снежная туча поднималась со стороны моря, быстро накрывала небо. Четыре
орудийные запряжки подскакали, шагах в двухстах от рва, против места, где стояла рота
Бровкина, с хода завернули, – снялись передки, подскакали зеленые зарядные ящики,
завернули. Соскочили крепкие люди в темно-синих мундирах, стали у пушек. Бегом, не
расстраивая правильного ряда, подошла пехотная колонна, – впереди ее выскочило
несколько человек с белыми отворотами… При взмахе блеснувших шпаг ряды шведов
сдвоились, развернулись по сторонам батареи, припали, – полетели комья земли…