Page 333 - Петр Первый

Было плохо видно в подзорную трубу. Огромное раскаленное зарево северного заката
разливалось за крепостью.

– Петр Алексеевич, а ведь никак белый флаг выкинули, – сказал Борис Петрович. – Уж
пора бы, – тринадцать часов бьемся.

.. . . . . . . . . . . .
Ночью на берегу Невы горели большие костры. В лагере никто не спал. Кипели медные
котлы с варевом, на колышках жарились целиком бараны. У распиленных пополам бочек
стояли усатые ефрейторы, – оделяли водкой каждого вволю, – сколько душа жаждет.
Охотники, еще не остывшие от тринадцатичасового боя, все почти перевязанные
окровавленным тряпьем, сидя на пнях, на еловых ветвях у костров, рассказывали
плачевные случаи о схватках, о ранах, о смерти товарищей. Кружком позади
рассказчиков стояли, разинув рты, солдаты, не бывшие в бою. Слушая, оглядывались на
смутно чернеющие на реке обгорелые башни. Там, под стенами опустевшей крепости,
лежали кучи мертвых тел.

Погибло смертью свыше пятисот охотников, да на телегах в обозе и в палатках стонало
около тысячи раненых. Солдаты со вздохом повторяли: «Вот он тебе Орешек, –
разгрызли».

.. . . . . . . . . . . .

За ручьем, на пригорке, из освещенного царского шатра доносились крики и роговая
музыка. Стрельбы при заздравных чашах не было, – за день настрелялись. Время от
времени из шатра вылезали пьяные офицеры за нуждой. Один – полковник, – подойдя к
берегу ручья, долго пялился на солдатские костры по ту сторону, – гаркнул пьяно:
– Молодцы, ребята, постарались…

Кое-кто из солдат поднял голову, проворчал:
– Чего орешь, иди – пей дальше, Еруслан-воин.

Из шатра, также за нуждой, вышел Петр. Пошатываясь – справлялся. Огни лагеря плыли
перед глазами: редко пьянел, а сегодня разобрало. Вслед вышли Меньшиков и Кенигсек.

– Мин херц, тебе, может, свечу принести, чего долго-то? – пьяным голосом спросил
Алексашка.

Кенигсек засмеялся: «Ах, ах!» – как курица, начал приплясывать, задирая сзади полы
кафтана.
Петр ему:

– Кенигсек…
– Я здесь, ваше величество…

– Ты чего хвастал за столом…

– Я не хвастал, ваше величество…
– Врешь, я все слышал… Ты что плел Шереметьеву? «Мне эта вещица дороже спасения
души…» Какая у тебя вещица?

– Шереметьев хвастал одной рабыней, ваше величество, – лифляндкой. А я не помню,
чтобы я…

Кенигсек молчал, будто сразу отрезвел. Петр, оскаленный усмешкою, – сверху вниз –
журавлем, – глядел ему в испуганное лицо…

– Ах, ваше величество… Должно быть, я про табакерку поминал – французской работы, –
она у меня в обозе… Я принесу…