Page 339 - Петр Первый

– Этот разговор не я начал, а ты его начал, – сказал Петр. – Поди ее позови…
Алексашка побледнел. Сильным движением поднялся. Вышел.

Петр сидел, покачивая ногой. В доме было тихо, только выла метель на больших
чердаках. Петр слушал, подняв брови. Нога покачивалась, как заводная. Снова шаги, –
быстрые, сердитые. Алексашка, вернувшись, стал в открытой двери, кусал губы:
– Сейчас – идет.

У Петра поджались уши, – услышал: в тишине дома, казалось, весело, беспечно летели
легкие женские ноги на пристукивающих каблучках.

– Входи, не бойся. – Алексашка пропустил в дверь Катерину. Она чуть прищурилась, – из
темноты коридора на свет свечей. Будто спрашивая, – взглянула на Алексашку (была ему
по плечо, черноволосая, с подвижными бровями), тем же легким шагом, без робости,
подошла к Петру, присела низко, взяла, как вещь, его большую руку, лежавшую на
столе, поцеловала. Он почувствовал теплоту ее губ и холодок ровных белых зубов.
Заложила руки под белый передничек, – остановилась перед креслом Петра. Под ее
юбками ноги, так легко принесшие ее сюда, были слегка расставлены. Глядела в глаза
ясно, весело.

– Садись, Катерина.
Она ответила по-русски – ломано, но таким приятным голосом, – ему сразу стало тепло
от камина, уютно от завывания ветра, разжались уши, бросил мотать ногой. Она
ответила:

– Сяду, спасибо. – Сейчас же присела на кончик стула, все еще держа руки на животе
под передником.
– Вино пьешь?

– Пью, спасибо.
– Живешь не плохо в неволе-то?

– Не плохо, спасибо…
Алексашка хмуро подошел, налил всем троим вина:

– Что заладила одно: спасибо да спасибо. Расскажи чего-нибудь.
– Как я буду говорить, – они не простой человек.

Она выпростала руки из-под передничка, взяла рюмку, быстроглазо улыбнулась Петру:

– Они сами знают – какой начать разговор…
Петр засмеялся. Давно так по-доброму не смеялся. Начал спрашивать Катерину – откуда
она, где жила, как попала в плен? Отвечая, она глубже уселась на стуле, положила
голые локти на скатерть, – блестели ее темные глаза, как шелк блестели ее черные
кудри, падающие двумя прядями на легко дышащую грудь. И казалось, – так же легко,
как только что здесь по лестницам, она пробежала через все невзгоды своей
коротенькой жизни…
Алексашка все доливал в рюмки. Положил еще поленьев в камин. По-полуночному выла
вьюга. Петр потянулся, сморщив короткий нос, – поглядел на Катерину:
– Ну, что же – спать, что ли? Я пойду… Катюша, возьми свечу, посвети мне…

.. . . . . . . . . . . .
Угрюмый мужик, Федька Умойся Грязью, со свежим пунцовым клеймом на лбу,
раздвинув на высоких козлах босые ноги, скованные цепью, перехватывал длинную
рукоять дубовой кувалды, бил с оттяжкой по торцу сваи… Мужик был здоров. Другие, –
кто опустил тачку, кто стоял по пояс в воде, задрав бороду, кто сбросил с плеча бревно, –