Page 343 - Петр Первый

носом, маленькие ушки, ротик – все было ясное, юное, надменное.
– Туалет вчера мне привезли, прислала из Гааги Санька, Александра Ивановна Волкова…
Красиво и – телу вольно… Конечно – не для большого выхода, а для рощи, для луга, для
забав.

Наталья поворачивалась, давая себя разглядеть хорошенько. Четвертая молодая
женщина стояла поодаль, скромно сложив напереди опущенные руки, улыбаясь свежим,
как вишня, лукавым ртом, и глаза у нее были вишневые, легко вспыхивающие, женские.
Круглые щеки – румяны от зноя, темные кудрявые волосы – тоже влажные. Наталья,
поворачиваясь под ахи и всплески pyк, несколько раз взглянула на нее, строптиво
выпятила нижнюю губу, – еще не понимала сама: любезна или неприятна ей эта
мариенбургская полонянка, взятая в солдатском кафтане из-под телеги в шатер к
фельдмаршалу Шереметьеву, выторгованная у него Меньшиковым и покорно – однажды
ночью, у горящего очага, за стаканом вина, – отданная им Петру Алексеевичу.
Наталья была девственница, не в пример своим единокровным сестрам, родным сестрам
заточенной в монастыре правительницы Софьи, царевнам Катьке и Машке, над
которыми потешалась вся Москва. Нрав у Натальи был пылкий и непримиримый. Катьку
и Машку она не раз ругивала потаскушками и коровами, разгорячась, и била их по
щекам. Старые тюремные обычаи, жаркие скоромные шепоты разных бабок-задворенок
она изгнала у себя из дворца. Она и брату, Петру Алексеевичу, выговаривала, когда он
одно время, навсегда отослав от себя бесстыжую фаворитку Анну Монс, стал уж очень
неразборчив и прост с женщинами. Вначале Наталья думала, что и эта – солдатская
полонянка – также ему лишь на полчаса: встряхнется и забудет. Нет, Петр Алексеевич
не забыл того вечера у Меньшикова, когда бушевал ветер и Екатерина, взяв свечу,
посветила царю в спальне. Для меньшиковской экономки велено было купить небольшой
домишко на Арбате, куда Александр Данилович сам отвез ее постелю, узлы и коробья, а
через небольшое время оттуда ее перевезли в измайловский дворец под присмотр
Анисьи Толстой.
Здесь Катерина жила без печали, всегда веселая, простодушная, свежая, хоть и валялась
в свое время под солдатской телегой. Петр Алексеевич часто ей присылал с оказией
коротенькие смешливые письма, – то со Свири, где он начал строить флот для
Балтийского моря, то из нового города Питербурга, то из Воронежа. Он скучал по ней.
Она, разбирая по складам его записочки, только пуще расцветала. У Натальи
растравлялось любопытство: чем она все-таки его приворожила?

– Хочешь, сошью тебе такой же туалет к приезду государя? – сказала Наталья, строго
глядя на Катерину. Та присела, смутясь, выговорила:

– Хочу очень… Спасибо…
– Робеет она тебя, свет Натальюшка, – зашептала Анисья Толстая, – не пепели ее взором,
будь с ней послабже… Я ей – и так и сяк – про твою доброту, она знай свое: «Царевна
безгрешная, я – грешная, ее, говорит, доброту ничем не заслужила… Что меня, говорит,
государь полюбил – мне и то удивительно, как гром с ясного неба, опомниться не могу…»
Да и эти две мои дурищи все к ней лезут с расспросами, – что с ней было да как? Я им
настрого про это и думать и говорить заказала. Вот вам, говорю, греческие боги да
амуры, про их похождения и думайте и говорите… Нет и нет, въелась в них эта
деревенщина – щебетать про все пошлое… С утра до ночи им одно повторяю: были вы
рабынями, стали богинями.

От зноя растрещались кузнечики в скошенной траве так, что в ушах было сухо. Далеко,
на той стороне пруда, черный сосновый бор, казалось, источался вершинами в мареве.
Стрекозы сидели на осоке,„паучки стояли на бледной воде. Наталья вошла под тень
шатра, сбросила душегрейку, окрутила темно-русые косы вокруг головы, расстегнула,
уронила юбку, вышла из нее, спустила тонкую рубашку и, совсем как на печатанных
голландских листах, которые время от времени вместе с книгами присылались из
Дворцового приказа, – не стыдясь наготы, – пошла на мостки.
– Купаться всем! – крикнула Наталья, оборачиваясь к шатру и все еще подкручивая
косы. Марфа и Анна жеманились, раздеваясь, покуда Анисья Толстая не прикрикнула на
них: «Чего приседаете, толстомясые, никто ваши прелести не похитит». Катерина тоже
смущалась, замечая, что царевна пристально разглядывает ее. Наталья как будто и