Page 345 - Петр Первый

Анисья Толстая тут же ткнула жесткой щепотью под бок Марфу и Анну.
– Дождались вопроса? А вот приедет государь, да – случится ему – подведет к тебе или к
тебе галантного кавалера, а сам будет слушать, как ты станешь срамиться…
– Оставь их, Анисья, жарко, – сказала Наталья, – ну, прощайте. Мне еще в Немецкую
слободу нужно заехать. Опять жалобы на сестриц. Боюсь, до государя дойдет. Хочу с
ними поговорить крутенько.
Царевны Екатерина и Марья уже давно, – по заключении Софьи в Новодевичий
монастырь, – выселены были из Кремля – с глаз долой – на Покровку. Дворцовый приказ
выдавал им кормление и всякое удовольствие, платил жалованье их певчим, конюхам и
всем дворовым людям, но денег на руки царевнам не давал, во-первых, было незачем, к
тому же и опасно, зная их дурость.
Катьке было под сорок, Машка на год моложе. Вся Москва знала, что они на Покровке
бесятся с жиру. Встают поздно, полдня нечесаные сидят у окошечек да зевают до слез. А
как смеркнется – к ним в горницу приходят певчие с домрами и дудками; царевны,
нарумянившись, как яблоки, подведя сажей брови, разнаряженные, слушают песни,
пьют сладкие наливки и скачут, пляшут до поздней ночи так, что старый бревенчатый
дом весь трясется. С певчими будто бы царевны живут, и рожают от них ребят, и отдают
тех ребят в город Кимры на воспитание.
Певчие эти до того избаловались, – в будни ходят в малиновых шелковых рубашках, в
куньих высоких шапках и в сафьяновых сапогах, постоянно вымогают у царевен деньги и
пропивают их в кружале у Покровских ворот. Царевны, чтобы достать денег, посылают
на Лоскутный базар бабу-кимрянку, Домну Вахрамееву, которая живет у них в чулане,
под лестницей, и баба продает всякое их ношеное платье; но этих денег им мало, и
царевна Екатерина мечтает найти клады, для этого она велит Домне Вахрамеевой видеть
сны про клады. Домна такие сны видит, и царевна надеется быть с деньгами.
Наталья давно собиралась поговорить с сестрами крутенько, но было недосуг, – либо
проливной дождь с громом, либо что-нибудь другое мешало. Вчера ей рассказали про их
новые похождения: царевны повадились ездить в Немецкую слободу. Отправились в
открытой карете на двор к голландскому посланнику; покуда он, удивясь, надевал парик
и кафтан, и шпагу, Катька и Машка, сидя у него в горнице на стульях, шептались и
пересмеивались. Когда он стал им кланяться, как полагается перед высокими особами –
метя пол шляпой, они ответить не сумели, только приподняли зады над стульями и опять
плюхнулись, и тут же спросили: «Где живет здесь немка-сахарница, которая продает
сахар и конфеты?» – за этим они-де и заехали к нему.

Голландский посланник любезно проводил царевен к сахарнице, до самой ее лавки. Там
они, хватаясь руками за то и за это, выбрали сахару, конфет, пирожков, марципановых
яблочек и яичек – на девять рублей. Марья сказала:

– Скорее несите это в карету.
Сахарница ответила:

– Без денег не отнесу.
Царевны сердито пошептались и сказали ей:

– Заверни да запечатай, мы после пришлем.
От сахарницы они, совсем потеряв стыд, поехали к бывшей фаворитке, Анне Монс,
которая жила все в том же доме, построенном для нее Петром Алексеевичем. К ней не
сразу пустили, пришлось долго стучать, и выли цепные кобели. Бывшая фаворитка
приняла их в постели, должно быть, нарочно улеглась. Они ей сказали:

– Здравствуй на много лет, любезная Анна Ивановна, мы знаем, что ты даешь деньги в
рост, дай нам хоть сто рублей, а хотелось бы двести.

Монсиха ответила со всей жесточью:
– Без заклада не дам.