Page 346 - Петр Первый

Екатерина даже заплакала:
– Лихо нам, закладу нет, думали так выпросить.

И царевны пошли с фавориткиного двора прочь.
В ту пору захотелось им кушать. Они велели карете остановиться у одного дома, где им
было видно через открытые окошки, как веселятся гости, – там жена сержанта Данилы
Юдина, бывшего в ту пору в Ливонии, на войне, родила двойню, и у нее крестили.
Царевны вошли в дом и напросились кушать, и им был оказан почет.

Часа через три, когда они отъехали от сержантовой жены, шедший по дороге аглицкий
купец Вильям Пиль узнал их в карете, они остановились и спросили его, – не хочет ли он
угостить их обедом? Вильям Пиль подбросил вверх шляпу и сказал весело: «Со всем
отменным удовольствием». Царевны поехали к нему, кушали и пили аглицкую водку и
пиво. А за час до вечера, отъехав от Пиля, стали кататься по слободе, заглядывая в
освещенные окошки. Екатерина желала еще куда-нибудь напроситься поужинать, а
Марья ее удерживала. Так они прохлаждались дотемна.

Карета Натальи вскачь неслась по Немецкой слободе мимо деревянных домиков, искусно
выкрашенных под кирпич, призе-мистых, длинных купеческих амбаров с воротами,
окованными железом, мимо забавно подстриженных деревцев в палисадниках; повсюду –
поперек к улице – висели размалеванные вывески, в лавочках распахнуты двери,
увешанные всяким товаром. Наталья сидела, поджав губы, ни на кого не глядя, как
кукла, – в рогатом венце, в накинутом на плечи летнике. Ей кланялись толстяки, в
подтяжках и вязаных колпаках; степенные женщины в соломенных шляпах указывали
детям на ее карету; с дороги отскакивал какой-нибудь щеголь в растопыренном на боках
кафтане и прикрывался шляпой от пыли; Наталья чуть не плакала от стыда, хорошо
понимая, как Машка и Катька насмешили всю слободу и все, конечно – голландки,
швейцарки, англичанки, немки, – судачат про то, что у царя Петра сестры – варварки,
голодные попрошайки.
Открытую карету сестер она увидела в кривом переулке около полосатых – красных с
желтым – ворот двора прусского посланника Кейзерлинга, про которого говорили, что он
хочет жениться на Анне Монс и только все еще побаивается Петра Алексеевича.
Наталья застучала перстнями в переднее стекло, кучер обернул смоляную бороду,
надрывающе закричал: «Тпрррру, голуби!» Серые лошади остановились, тяжело поводя
боками. Наталья сказала ближней боярыне:

– Ступай, Василиса Матвеевна, скажи немецкому посланнику, что, мол, Екатерина
Алексеевна и Марья Алексеевна мне весьма надобны… Да им не давай куска проглотить,
уводи хоть силой!..
Василиса Мясная, тихо охая, полезла из кареты. Наталья откинулась, стала ждать,
хрустя пальцами. Скоро с крыльца сбежал посланник Кейзерлинг, худенький,
маленький, с телячьими ресницами; прижимая наспех схваченные шляпу и трость к
груди, кланялся на каждой ступеньке, вывертывая ноги в красных чулках, умильно
вытягивал острый носик, молил царевну пожаловать зайти к нему испить холодного
пива.
– Недосуг! – жестко ответила Наталья. – Да и не стану я у тебя пиво пить… Стыдными
делами занимаешься, батюшка… (И не давая ему раскрыть рта.) Ступай, ступай, вышли
мне царевен поскорее…

Екатерина Алексеевна и Марья Алексеевна вышли наконец из дома, как две копны – в
широких платьях с подхватами и оборками, круглые лица у обеих – испуганные, глупые,
нарумяненные, вместо своих волос – вороные, высоко вскрученные парики, увешанные
бусами (Наталья даже застонала сквозь зубы). Царевны жмурили на солнце заплывшие
глаза, позади боярыня Мясная шипела: «Не срамитесь вы, скорее садитесь к ней в
карету». Кей-зерлинг с поклонами открыл дверцу. Царевны, забыв и проститься с ним,
полезли и едва уместились на скамейке, напротив Натальи. Карета, пыля красными
колесами и поваливаясь на стороны, помчалась через пустырь на Покровку.

Всю дорогу Наталья молчала, царевны удивленно обмахивались платочками. И только
войдя к ним наверх в горницу и приказав запереть двери, Наталья высказалась: