Page 349 - Петр Первый

Глава вторая
За столом сидели три брата Бровкины – Алексей, Яков и Гаврила. Случай был редкий по
теперешним временам, чтобы так свидеться, душевно поговорить за чаркой вина. Нынче
всё – спех, всё – недосуг, сегодня ты здесь, завтра уже мчишься за тысячу верст в санях,
закопавшись в сено под тулупом… Оказалось, что людей мало, людей не хватает.

Яков приехал из Воронежа, Гаврила – из Москвы. Обоим было указано ставить на левом
берегу Невы, повыше устья Фонтанки, амбары, или цейхгаузы, у воды – причалы, на воде
– боны и крепить весь берег сваями – в ожидании первых кораблей балтийского флота,
который со всем поспешением строился близ Лодейного Поля на Свири. Туда в прошлом
году ездил Александр Данилович Меньшиков, велел валить мачтовый лес и как раз на
святую неделю заложил первую верфь. Туда привезены были знаменитые плотники из
Олонецкого уезда и кузнецы из Устюжины Железопольской. Молодые мастера-
навигаторы, научившиеся этим делам в Амстердаме, старые мастера из Воронежа и
Архангельска, славные мастера из Голландии и Англии строили на Свири
двадцатипушечные фрегаты, шнявы, галиоты, бригантины, буера, галеры и шмаки. Петр
Алексеевич прискакал туда же еще по санному пути, и скоро ожидали его здесь, в
Питербурге.
Алексей без кафтана, в одной рубашке голландского полотна, свежей по случаю
воскресенья, подвернув кружевные манжеты, крошил ножом солонину на дощечке.
Перед братьями стояла глиняная чашка с горячими щами, штоф с водкой, три
оловянных стаканчика, перед каждым лежал ломоть ржаного черствого хлеба.
– Шти с солониной в Москве не диковинка, – говорил братьям Алексей, румяный, чисто
выбритый, со светлыми подкрученными усами и остриженной головой (парик его висел
на стене, на деревянном гвозде), – здесь только по праздникам солонинкой скоромимся.
А капуста квашеная – у Александра Даниловича на погребе, у Брюса, да – пожалуй – у
меня и – только… И то ведь оттого, что летось догадались – сами на огороде посадили.
Трудно, трудно живем. И дорого все, и достать нечего.
Алексей бросил с доски накрошенную солонину в чашку со щами, налил по чарке.
Братья, поклонясь друг другу, вздохнув, выпили и степенно принялись хлебать.
– Ехать сюда боятся, женок здесь, почитай что, совсем нет, живем, как в пустыне, ей-
ей… Зимой еще – туда-сюда – бураны преужасные, тьма, да и дел этой зимой было
много… А вот, как сегодня, завернет весенний ветер, – и лезет в голову неудобь ска-
зуемое… А ведь здесь с тебя, брат, спрашивают строго…

Яков, разгрызая хрящ, сказал:

– Да, места у вас невеселые.
Яков, не в пример братьям, за собой не смотрел, – коричневый кафтан на нем был в
пятнах, пуговицы оторваны, черный галстук засален на волосатой шее, весь пропах
табаком-канупером. Волосы носил свои – до плеч – плохо чесанные.
– Что ты, брат, – ответил Алексей, – места у нас даже очень веселые: пониже по взморью,
и в стороне, где Дудергофская мыза. Травы – по пояс, рощи березовые – шапка валится, и
рожь, и всякая овощь родится, и ягода… В самом невском устье, конечно, – топь, дичь.
Но государь почему-то именно тут облюбовал город. Место военное, удобное. Одна беда –
швед очень беспокоит. В прошлом году так он на нас навалился от Сестры-реки и флотом
с моря, – душа у нас в носе была. Но отбили. Теперь-то уж он с моря не сунется. В январе
около Котлина острова опустили мы под лед ряжи с камнями и всю зиму возили и
сыпали камень. Реке еще не вскрыться – будет готов круглый бастион о пятидесяти
пушек. Петр Алексеевич к тому чертежи прислал из Воронежа и саморучную модель и
велел назвать бастион – Кроншлотом.
– Как же, дело известное, – сказал Яков, – об этой модели с Петром Алексеевичем мы
поспорили. Я говорю: бастион низок, в волну будет пушки заливать, надо его возвысить
на двадцать вершков. Он меня и погладил дубинкой. Утрась позвал: «Ты, говорит, Яков,
прав, а я не прав». И, значит, мне подносит чарку и крендель. Помирились. Вот эту
трубку подарил.