Page 74 - Петр Первый

рогатину, – надо себя спасать, ребята…
Темны, страшны были слова Никиты Гладкого. Овсей задрожал. Чермный налил из
штофа в оловянные стаканчики.
– Это дело без шума надо вершить… Подобрать полсотни верных людей, ночью и
запалить Преображенское. В огне их ножами возьмем – чисто…
Стрелецкие полки уже давно разместились по слободам, ополченцы-помещики
вернулись в усадьбы, а по Курской и Рязанской дорогам все еще брели в Москву
раненые, калеки и беглые. Толпясь на папертях, показывали страшные язвы, раны и с
воем протягивали милосердным людям обрубки рук, отворачивали мертвые веки.

– Щупайте, православные, – вот она, стрела, в груди…
– Милостивцы, оба глаза мои вытекли, по голове шелопугой били меня бесчеловечно, – о-
о-о!
– Нюхай, купец, гляди, по локоть рука сгнила…

– А вот у меня из спины ремни резали…
– Язвы от кобыльего молока… Жалейте меня, благодетели!..

Ужасались добрые прихожане на такое невиданное калечество, раздавали полушки. А по
ночам в глухих местах находили людей с отрезанными головами. Грабили на дорогах, на
мостах, в темных переулках. Толпами искалеченные воины тянулись на московские
базары.
Но не сытно было и в Москве. В гостиных рядах много лавок позакрывалось, иные купцы
обезденежели от поборов, иные до лучшего времени припрятывали товары и деньги. Все
стало дорого. Денег ни у кого нет. Хлеб привозили – с мусором, мясо червивое. Рыба и та
стала будто бы мельче, постнее после войны. Всем известный пирожник Заяц выносил на
лотке такую тухлятину, – с души воротило. Появилась дурная муха, – от ее укусов у
людей раздувало щеки и губы. На базарах – не протолкаться, а смотришь, – продают
одни банные веники. Озлобленно, праздно, голодно шумел огромный город.
Михаил Тыртов, осаживая жеребца, поправил шапку. Красив, наряден, воротник ферязи
– выше головы, губы крашены, глаза подведены до висков. Кривая сабля звенит о
персидское стремя. С крыльца к Михаилу перегнулся Степка Одоевский:
– Ты прислушайся, что говорят… Не послушав – не кричи…

– Ладно.
– Так и руби: царица, мол, да Лев Кириллович весь хлеб скупили, Москву нарочно
голодом морят… Да про дурную муху не забудь, – с ихнего, мол, волшебства…
– Ладно…

Тыртов, взглянув холодными глазами между ушей жеребца, нагнулся и во весь мах
пустил его в открытые ворота. На улице обдало пылью, вонью. Какой-то бродяга, по пояс
голый, в багровых пятнах, закричал, расталкивая народ, чтобы кинуться под копыта.
Тыртов вытянул его нагайкой. Со всех сторон полезли к богатому боярину, протягивая
земляные, шелудивые ладони… Нахмурясь, подбоченясь, Михаил медленно пробирался в
плотной толпе.
– Нарядный, поделись…

– Кинь полушку…
– Вот я ртом поймаю…

– Дай деньгу, дай, дай…
– Смотри, дерьмом замажу, – дай лучше…