Page 77 - Петр Первый

– За тобой, государь, – строго ответствовал Лев Кириллович, – и не за милостью какой-
нибудь, а такие сейчас дела, что быть тебе в Москве непременно, без тебя не вернусь…

Полное лицо Льва Кирилловича задрожало, на висках из-под шапки выступил пот. Петр
изумленно взглянул: эге, видно, дела там плохи, если ленивый дядюшка так
расколыхался. Петр перегнулся через край лодки и горстью напился воды, поддернул
штаны.
– Ну, ладно, приеду на днях…

– Не на днях, – сегодня. Часу нельзя терять (Лев Кириллович придвинулся, едва доставая
до уха племяннику). – В прошлую ночь под самым Преображенским, на той стороне
Яузы, обнаружили в кустах более сотни стрельцов в засаде. (Ухо и шея Петра мгновенно
побагровели.) У нас преображенцы на карауле всю ночь фитили жгли, кричали в
рожки… Те-то и поостереглись переходить речку… А уж после в Москве слышали, –
стрелец Овсей Ржов рассказывал: у них так сговорено, – как учинится в
Преображенском дворце ночью крик, то быть им готовым и, кого станут давать из
дворца, тех рубить, кто ни попал…
Петр вдруг закрыл рукой глаза, – пальцы так и втиснулись. Лев Кириллович продолжал
рассказывать про то, как Шаклови-тый пускает по базарам крикунов – подговаривать
голодный народ идти громить Преображенское.
– Народ стал отчаянный, одна забота – дорваться, грабить. А Софья только и ждет новой
смуты… Ее ближние стрельцы на Спасской башне к набатному колоколу уж и веревку
привязали. Они бы давно ударили, да стрелецкие полки, гостиные сотни да посады
сумневаются: набат-то всем надоел… Время такое, – бояре как в осаде сидят по дворам…
А уж сестрица, Наталья Кирилловна, без памяти… (Лев Кириллович прильнул к его
плечу, по-родственному вспыхнул.) Петруша, богом тебя молим: покажись во всем
царском сане, прикрикни… По царю соскучились, – топни ножкой, а уж мы подсобим…
Не то что нам, – врагам нашим надоел Васька Голицын, Сонька поперек горла
воткнулась…

Много раз Петр слышал подобные речи, но сегодня всхлипывающий шепот дяденьки
навел страх… Будто снова услышал он крики такие, что волосы встали дыбом, видел
наискось раскрытые рты, раздутые шеи, лезвия уставленных копий, тяжело падающее на
них тело Матвеева… Телесный ужас детских дней!.. И у самого у него рот кривился на
сторону, выкатывались глаза, невидимое лезвие вонзалось в шею под ухом.

– Петенька! Государь, господь с тобой! – Лев Кириллович обхватил подпрыгивающие
плечи племянника. Петр забился в его руках, брызгая пеной. Гнев, ужас, смятение были
в его бессвязных криках. Повскакали люди, со страхом окружили беснующегося Петра.
Усатый Памбург принес водки в черепке. Петр, как маленький, только брызгал, не пил, –
так стиснуты были зубы. Его оттащили к карете Льва Кирилловича, но он, брыкаясь,
приказал положить себя на траву. Затих… Потом сел, обхватил костлявые колени.
Глядел на светлую пелену озера, где летали чайки над мачтами кораблей. Откуда-то
появился, пошатываясь, Никита Зотов. По случаю утрешней потешной баталии он был в
князь-папской хламиде, нечесан, в космах, в бороде – сено! Присев около Петра, глядел
на него, точно бородатая баба, – с жалостью.

– Петр Алексеевич, послушай меня, дурака…
– Иди к черту…

– Иду, батюшка… Вот мы и доигрались… Бросать надо… Ребячьи то игры…
Петр отвернулся. Никита пополз на коленках, чтобы с другой стороны заглянуть ему в
лицо. Петр толкнул его и молча полез в карету. Лев Кириллович торопливо крестился,
подбегая…
В Успенском соборе отходила обедня. Патриарший хор на левом клиросе и государевых
жильцов – на правом попеременно оглашали темно-золотые своды то отроческим
сладкогласием, то ревом крепких глоток. С тихим потрескиванием костры свечей перед
золотыми окладами озаряли разгоряченные лица бояр. Служил патриарх, – будто
великомученик суздальского письма сошел с доски, живыми были глаза, да слабые руки,