Page 76 - Петр Первый

– Половчее к ним надо послать человека, – сквозь зубы сказал Шакловитый, – подбивать
их идти в Преображенское, хлеба просить… Пускай их потешные встретят… По царя
Петра приказу немцы-то русских бьют, – так мы и скажем… (Одоевский засмеялся.)
Ступайте, не мешкая, кричите стрельцам про это… А я пошлю на базары надежных
людей… Народ надо из Москвы удалить, большого набата нам не надо, одними
стрельцами справимся…
Из лесной чащи на берег Переяславского озера выехала вся в пыли дорожная карета
разномастной четверней. Степенный кучер и босой мужик верховой, сидевший на левой
выносной, оглядывались. Повсюду разбросаны бревна и доски, кучи щепы, разбитые
смоляные бочки. И – ни живой души, только кое-где слышался густой храп. Невдалеке от
берега стояли четыре осмоленных корабля, их высокие кормовые части, украшенные
резным деревом, с квадратными окошечками, отражались в зеленоватой воде. Между
мачтами летали чайки.

Из кареты вылез Лев Кириллович, морщась, потер поясницу, – намяло дорогой: хоть и не
стар он еще был, но тучен от невоздержанности к питию. Ждал, когда кто-нибудь
подойдет. Ленясь сам позвать, кряхтел. Кучер сказал, прищурив глаз на солнце:
– Отдыхают… Время обеденное…

Действительно, в холодке, из-за бревен и бочек виднелись то ноги в лаптях, то задранная
на голой пояснице грязная рубаха, то нечесаная голова. Верховой мужик, выручая
ленивого боярина, позвал бойко:
– Э-эй, кто тут живой, православные…
Тогда близ кареты из-за канатов поднялось пропитое нерусское лицо с черными усами,
по четверти в каждую сторону, зарычало по-ломаному:
– Што кричишь, турак…

Кучер оглянулся на боярина, – не стегануть ли этого кнутом. Но Лев Кириллович
отклонил: кто их разберет, – у царя Петра и генералы пьяные на земле валяются.
Спросил, не роняя достоинства, где царь.
– А шерт его снает, – ответила усатая голова и опять повалилась на канаты. Лев
Кириллович пошел по берегу, ища человека русского вида, и, уже не стесняясь, пхнул
одного в лаптях. Вскочил, моргая, мужик-плотник, ответил:

– Утрась Петр Алексеевич плавали, из пушек стреляли, видно, уморились, почивают.
Петра нашли в лодке – он спал, завернув голову в кафтанец. Лев Кириллович отослал
всех от лодки и дожидался, когда племянник изволит прийти в себя. Петр сладко
похрапывал. Из широких голландских штанов торчали его голые, в башмаках набосо,
тощие ноги. Раза два потер ими, во сне отбиваясь от мух. И это в особенности удручило
Льва Кирилловича… Царство – на волоске, а ему, вишь, мухи надоедают…
Бояре нынче уже громко говорили в Кремле: «Петру – прямая дорога в монастырь.
Кутилка, солдатский кум, в зернь в кабаке проиграет царский венец». По Кремлю снова
шатались пьяные стрельцы, нагло подбоченивались, когда мимо проходил кто-либо из
верных. Софья, страшная хмельными этими саблями, безумствовала. Бесславный
воитель, Голицын, мрачный, как ворон, сидел у себя в палатах, обитых медью, допускал
перед очи одного Шакловитого да Сильвестра Медведева. Все понимали, что сейчас либо
уходить ему от дел со срамом, либо кровью добывать престол. Над Кремлем нависала
грозовая туча…
А этот в лодке спит, – хоть бы ему что…

– А, дяденька, Кот Кирилыч, здравствуйте!
Петр сел на край лодки, обгорелый, грязный, счастливый. Глаза слегка припухли, нос
лупится, кончики едва пробившихся усиков закручены…

– Зачем приехал?