Page 30 - Рассказы

саблю о шерсть коня. — Пускай лучше огнем не дерется!
Кавалерист не спешил воевать — он искал глазами, кого бы еще убить и кто был виноват.
Сербинов поднял на него револьвер.
— Ты чего? — не поверил солдат. — Я ж тебя не трогаю!

Сербинов подумал, что солдат говорит верно, и спрятал револьвер. А кавалерист
вывернул лошадь и бросил ее на Сербинова. Симон упал от удара копытом в живот и
почувствовал, как сердце отошло вдаль и оттуда стремилось снова пробиться в жизнь.
Сербинов следил за сердцем и не особо желал ему успеха: ведь Софья Александровна
останется жить, пусть она хранит в себе след его тела и продолжает существование.
Солдат, нагнувшись, без взмаха разрезал ему саблей живот, и оттуда ничего не вышло —
ни крови, ни внутренностей.
— Сам лез стрелять, — сказал кавалерист. — Если б ты первый не спешил, то и сейчас
остался бы.
Дванов бежал с двумя наганами, другой он взял у убитого командира отряда. За ним
гнались трое всадников, но их перехватили Кирей с Жеевым и отвлекли за собой.
— Ты куда? — остановил Дванова солдат, убивший Сербинова.

Дванов без ответа сшиб его с коня из обоих наганов, а сам бросился на помощь
гибнущему где-то Копёнкину. Вблизи уже было тихо — сражение перешло в середину
Чевенгура, и там топали лошадиные ноги.
— Груша! — позвал в наступившей тишине поля Кирей. Он лежал с рассеченной грудью
и слабой жизнью.
— Ты что? — подбежал к нему Дванов.
Кирей не мог сказать своего слова.

— Ну, прощай, — нагнулся к нему Александр. — Давай поцелуемся, чтобы легче было.

Кирей открыл рот в ожидании, а Дванов обнял его губы своими.
— Груша-то жива или нет? — сумел произнести Кирей.

— Умерла, — сказал ему Дванов для облегчения.
— И я сейчас помру, мне скучно начинается, — еще раз превозмог сказать Кирей и здесь
умер, оставив обледенелые глаза открытыми наружу.

— Больше тебе смотреть нечего, — прошептал Александр; он затянул его взор веками и
погладил горячую голову. — Прощай.

Копёнкин вырвался из тесноты Чевенгура, в крови и без сабли, но живой и воюющий. За
ним шли в угон четыре кавалериста на изнемогших лошадях. Двое приостановили коней
и ударили по Копёнкину из винтовок. Копёнкин обернул Пролетарскую Силу и понесся,
безоружный, на врага, желая сражаться в упор. Но Дванов заметил его ход на смерть и,
присев для точности прицела на колено, начал сечь кавалеристов из своей пары наганов,
по очереди из каждого. Копёнкин наскочил уже на кавалеристов, опущенных под
стремена взволнованных лошадей; двое солдат выпали, а другие двое не успели
выпростать ног, и их понесли раненые кони в степь, болтая мертвецами под собой.

— Ты жив, Саш? — увидел Копёнкин. — А в городе чужое войско, и люди все кончились…
Стой! Где-то у меня заболело…

Копёнкин положил голову на гриву Пролетарской Силы.
— Сними меня, Саш, полежать внизу…

Дванов снял его на землю. Кровь первых ран уже засохла на рваной и рубленой шинели
Копёнкина, а свежая и жидкая еще не успела сюда просочиться.