Page 49 - Рассказы

— Уходим, Филат! — печально сказал Сват. — Теперь прощай, раз слободе мы не
надобны.

— Да — ишь сукины дети! — угрожал Миша. — Хамье чертово: завзяли землю, живут на
покое, а ты никому не нужен — ходи, блуждай!

Проводил их Филат до вокзала и попрощался:
— Может, придете когда, Игнат Порфирыч, слободу проведать?

Филат глядел на отбывающих с покорным горем и не знал, чем помочь себе в тоске
расставания.

Сват тоже растрогался и смутился. У конца пути он обнял Филата и поцеловал его
колючими усами в шершавые засохшие губы, которые целовала только мать, когда они
были младенческими. Филат испугался поцелуя и жалобно сморщился от нечаянных,
непривычных слез.
— Но, обмокла баба, а то мужиком бы была! — уныло сказал Миша и потянул Свата: —
Ну чего ты расстраиваешь человека, — он других людей найдет! Просто он блажной
такой!

Филат не сразу пошел к Макару, а дал круг и в тоске добрел до свалки. Хата Игната
Порфирыча стояла теперь порожняя и смирная, но Филату казалось, что и стены и окна
скучали по ушедшим — и скорбели от одиночества. Живой, милой и дорогой осталась
опустелая хата, пропахшая людьми, бросившими ее. Филат постоял, потрогал дверь за
ручку — ее каждый день брал Сват; поглядел в поле — его видел Игнат Порфирыч;
прилег на пол — здесь спали они всю мрачную зиму, — и отвернулся от душного
отчаяния, которое нельзя было заместить никаким утешением.
Ежедневно ходил Филат к своей хате на свалке и издали смотрел на нее привязанными,
нежными глазами. Он безрассудно ждал, что дверь отворится, выйдет Игнат Порфирыч с
цигаркой и скажет:

— Заходи, Филат, чего ж ты на ветру стоишь! Я всегда тебе рад, кроткий человек!
По ночам на станции иногда стреляли, иногда нет. А слобода запасалась
продовольствием, срочно стягивая все недоимки с мужиков за прошлогодний урожай.
Захар Васильевич лично ездил в деревню к своему арендатору и наказывал:
— Время, Прохор, мутное, а ты мне пшена должен сорок пудов, вези, пока дорога
заквокла, а то скоро распустит, тогда до самой фоминой недели не просохнет!
— Да я уж не знаю, Захар Васильевич, как и быть? — сомневался Прохор, не теряя
учтивости в словах. — Говорят, будто земля теперь даром мужику отойдет и с
недоимками дело терпится!
Захар Васильевич моргал от сердечного остервенения и слушал клекот своей
разгневанной крови. Но говорил спокойно, чтобы осмеять мужика.
— Новая власть не дурей старой, Прохор! Ты не думай, — там дураков сменили, а
помещиков поставили — теперь еще крепче земля в их руках жмется! Оно и верно: ты
свой надел тоже даром соседу не откажешь! Революция — это одна свобода, а
собственность тут ни при чем, — как была, так и останется!

— Надел — дело малое! — отвечал и раздумывал Прохор. — Не о нем теперча речь. А
один солдат меня страшил, чтоб никак не сметь аренду платить, а то новая власть
провалится и война вся сначала пойдет…
— Война не перестанет! — заявлял Захар Васильевич. — Война до конца германца будет
идти! А о земле новых правое нету, Прохор, ты и думать забудь! А с пшеном не копайся,
а то на будущий год на хутора землю отдам, — там народ посходней…
— Да это дело ваше, Захар Васильевич! А с пшеном не задержу; как телегу на ход
поставлю, так и буду в слободе… Зря болтают люди, а мы подхватываем, а кто же его
знает, — как будет, никому не известно! Завтра на станцию пешим схожу — солдат