Page 51 - Рассказы

Постепенно — навстречу лету — всходила трава и наряжалась в свои цветы молодости.
Сады вдруг застеснялись и наскоро укрылись листвой. Почва запахла тревожным
возбуждением, будто хотела родить особенную вечную жизнь, и луна сияла, как огонь на
могиле любимых мертвецов, как фонарь над всеми дорогами, на которых встречаются и
расстаются люди.

Филат с жалостью гонял свою лошадь и задумывался в темном сарае. Лошадь к нему
привыкла и ходила без понуканий, поэтому Филат целые дни сидел самостоятельно —
без всякого дела, лишь иногда принимая копейки от мужиков-водопойщиков. В ленивом
или бездельном человеке всегда вырастают скорби и мысли, как сорная трава по
бросовой непаханой почве. Так случилось и с Филатом; но голова его, заросшая
покойным салом бездействия, воображала и вспоминала смутно, огромно и страшно —
как первое движение гор, заледеневших в кристаллы от давления и девственного
забвения. Так что, когда шевелилась у Филата мысль, он слышал ее гул в своем сердце.

Иногда Филату казалось, что если бы он мог хорошо и гладко думать, как другие люди,
то ему было бы легче одолеть сердечный гнет от неясного тоскующего зова. Этот зов
звучал и вечерами превращался в явственный голос, говоривший малопонятные глухие
слова. Но мозг не думал, а скрежетал — источник ясного сознания в нем был забит
навсегда и не поддавался напору смутного чувства. Тогда Филат шел к лошади и помогал
ей тащить водило, упирая сзади. Сделав кругов десять, он чувствовал качающую
тошноту и пил холодную воду. Воду он любил пить помногу, она почему-то хорошо
действовала на душевный покой — свежесть и чистота. Душу же свою Филат ощущал,
как бугорок в горле, и иногда гладил горло, когда было жутко от одиночества и от
памяти по Игнате Порфирыче.

В сарай часто забегал Васька — восьмилетний сын Спиридона Матвеича, охальный и
умный мальчик. Филат его ласкал по голове и что-нибудь рассказывал. Васька тоже
рассказывал, но особенное:

— Филат, мамка опять на горшок садится, а отец ругается…

— Ну, пускай, Вась, садится, она, может, больная и ветра на дворе боится! — объяснял
Филат.

— Нет, Филат, она нарочно делает, чтоб отцу не продыхнуть: она такая блажная, —
правда!
Филат начинал про другое — про Свата и Мишу-солдата. Но мальчик, послушав, опять
вспоминал:
— Мать вчера чугунок со щами пролила, а отец ей как дернул рогачом по пузу… А мать
кричит, что у ней краски тронулись, правда! Отец говорит: «Крась крышу, шлюха», — а
мать не полезла на чердак, а легла на койку и плачет! Она всегда у нас притворяется!..
Филат мучился от слов мальчика и думал про себя: «Вот нас теперь трое — лошадь, я и
мать мальчика». Тоскливое горе раскололось на три части — и на каждого пришлось
меньше.

Однажды Васька прибежал рано утром и закричал:
— Филат! Иди погляди — мамка в сенцах опять села, а отец на дворе кулеш поел, нам
ничего не оставил!
Филат успокаивал мальчика, но самому было нехорошо.

После обеда Филат пошел в дом — ему нужно было взять денег у Спиридона Матвеича на
новую веревку для бадьи.

Из сеней он услышал дикий издевленный крик Васьки и шепчущий голос его матери,
которая хотела, наверно, ублаготворить ребенка и не могла.
— Дай свечку, зараза! — кричал Васька грозные слова, как большой. — Кому я говорю?!
Дашь или нет — долго мне дожидаться? А то сейчас самовар на пол свалю, подлая тварь!
Мать ему быстро и испуганно шептала: