Page 101 - Поднятая целина

— Я нынче свободный, хочу с тобой пойтить, помочь тебе. Сколько в твоей третьей
бригаде еще осталось невывезенного?
— Пустяки остались, товарищ Нагульнов! Пойдем, вдвоем веселее будет.
Пошли. Найденов двигался с непривычной для Макара быстротой, валко, по-утиному
покачиваясь. Кожанка его, духовито пахнущая подсолнечным маслом, была распахнута,
клетчатая кепка надвинута по самые брови. Нагульнов сбоку пытливо всматривался в
неприметное, засеянное какими-то ребячьими веснушками лицо комсомольца, которого
Давыдов вчера с несвойственной ему ласковостью назвал Ванюшкой. Было в этом что-то
страшно близкое, располагающее: то ли открытые, серые в крапинках глаза, то ли упрямо
выдвинутый подбородок, еще не утративший юношеской округлости…
К бывшему «курощупу» — деду Акиму Бесхлебнову — пришли они в курень, когда вся
бесхлебновская семья завтракала. Сам старик сидел за столом в переднем углу, рядом с ним
— сын лет сорока, тоже Аким, по прозвищу Младший, по правую руку от него — жена и
престарелая овдовевшая теща, на искрайке примостились две взрослые дочери, а обочины
стола густо, как мухи, облепили детишки.
— Здравствуйте, хозяева! — Найденов стащил свою промасленную кепку, приглаживая
поднявшиеся торчмя вихры.
— Здравствуйте, коли не шутите, — отвечал, чуть заметно улыбаясь, простой и
веселый в обхождении Аким Младший.
Нагульнов бы в ответ на шутливое приветствие сдвинул разлатые брови и —
преисполненный строгости — сказал: «Некогда нам шутки вышучивать. Почему до се хлеб
не везешь?» — а Ванюшка Найденов, будто не замечая холодноватой сдержанности в лицах
хозяев, улыбаясь, сказал:
— Хлеб-соль вам!
Не успел Аким рта раскрыть, чтобы не приглашая к столу, проронить скупое «спасибо»
или отделаться грубовато-шутливо: «Ем, да свой, а ты рядом постой», — как Найденов
торопливо продолжал:
— Да вы не беспокойтесь! Не надо! А впрочем, можно и позавтракать… Я, признаться,
сегодня еще не ел. Товарищ Нагульнов — здешний, он, конечно, уж подзаложил, а мы
кушаем через день с натяжкой… как «птицы небесные».
— Не сеете, не жнете и сыты бываете, стало быть? — засмеялся Аким.
— Сыты — не сыты, а веселы всегда, — и с этими словами Найденов, к изумлению
Нагульнова, в одну секунду смахнул с плеч кожанку, присел к столу.
Дед Аким крякнул, видя такую бесцеремонность гостя, а Аким Младший расхохотался:
— Ну, вот это по-служивски! Счастлив ты, парень, что успел вперед меня заскочить, а
то я было уж хотел сказать на твою «хлеб-соль», мол, «едим свой, а ты рядом постий!»
Девки! Дайте ему ложку.
Одна из девок вскочила и, пырская в завеску, пошла к загнетке за ложкой, но подала ее
Найденову чинно, как водится подавать мужчине — с поклоном. За столом стало оживленно
и весело. Аким Младший пригласил и Нагульнова, но тот отказался, присел на сундук.
Белобровая жена Акима, улыбаясь, протянула гостю ломоть хлеба, девка, подававшая ложку,
сбегала в горницу, принесла чистый рушник, положила его на колени Найденову. Аким
Младший, с любопытством и нескрываемым одобрением посматривавший на веснушчатое
лицо не по-хуторскому смелого парня, сказал:
— Вот видишь, товарищ, полюбился ты моей дочке: отцу сроду чистого рушника не
подавала, а тебе — не успел ишо за столом угнездиться. Посватаешь ежели — доразу
отдадим!
Девка от отцовской шутки вспыхнула; закрывая лицо ладонью, встала из-за стола, а
Найденов, усугубляя веселое настроение, отшучивался:
— Она, наверное, за конопатого не пойдет. Мне свататься можно, только когда
стемнеет, тогда я бываю красивый и могу девушкам нравиться.
Подали взвар. Разговор прекратился. Слышно было только, как чавкают рты да скребут