Page 106 - Поднятая целина

инструменты, а Андрей Разметнов вытолкал на сцену багрового Ипполита.
— Товарищ Шалый к сегодняшнему дню на сто процентов закончил ремонт, — факт,
граждане! Всего им налажено лемехов — пятьдесят четыре, приведено в боевую готовность
двенадцать разнорядных сеялок, четырнадцать буккеров и прочее, факт! Получи, дорогой
наш товарищ, наш братский подарок тебе в награждение, и чтобы ты, прах тебя дери, и в
будущем также ударно работал; чтобы весь инвентарь в нашем колхозе был на большой
палец, факт! И вы, остальные граждане, должны так же ударно работать в поле, только тогда
мы оправдаем название своего колхоза, иначе нам предстоит предание позору и стыду на
глазах всего Советского Союза, факт!
С этими словами Давыдов завернул в трехметровый кусок красного сатина премию,
подал ее Шалому. Выражать одобрение хлопаньем в ладоши гремячинцы еще не научились,
но когда Шалый дрожащими руками взял красный сверток, шум поднялся в школе:
— Следовает ему! Дюже работал!
— Из негодности обратно привел в годность.
— Инструмент получил и бабе сатину на платье!
— Ипполит, магарыч с тебя, черный бугай!
— Качать его!
— Брось, шалавый! Он и так возля ковалды накачался!
Дальше выкрики перешли в слитый гул, но дед Щукарь ухитрился-таки пробуравить
шум своим по-бабьи резким голосом:
— Чего же стоишь молчком?! Говори! Ответствуй! Вот уродился человек от супругов
— пенька да колоды.
Щукаря поддержали, всерьез и в-шутку стали покрикивать:
— Пущай за него Демид Молчун речь скажет!
— Ипполит! Гутарь скорее, а то упадешь!
— Гляньте-ка, а у него и на самом деле поджилки трясутся?
— От радости язык заглотнул?
— Это тебе не молотком стучать!
Но Андрей Разметнов, любивший всякие торжества и руководивший на этот раз
церемонией премирования, унял шум, успокоил взволнованное собрание:
— Да вы хучь трошки охолоньте! Ну, чего опять взревелись? Весну почуяли? Хлопайте
культурно в ладошки, а орать нечего! Цыцте, пожалуйста, и дайте человеку соответствовать
словами! — Повернувшись к Ипполиту и незаметно толкнув его кулаком в бок, шепнул: —
Набери дюжей воздуху в грудя и говори. Пожалуйста, Сидорович, длинней говори,
по-ученому. Ты зараз у нас — герой всей торжественности и должен речь сказать по всем
правилам, просторную.
Не избалованный вниманием Иполлит Шалый, никогда в жизни не говоривший
«просторных» речей и получавший от хуторян за работу одни скупые водочные магарычи,
подарком правления и торжественной обстановкой его вручения был окончательно выбит из
состояния всегдашней уравновешенности. У него дрожали руки, накрепко прижавшие к
груди красный сверток; дрожали ноги, всегда такой уверенной и твердой раскорякой
стоявшие, в кузнице… Не выпуская из рук свертка, он вытер рукавом слезинку и докрасна
вымытое по случаю необычайного для него события лицо, сказал охрипшим голосом:
— Струмент нам, конечно, нужный… Благодарные мы… И за правление, за ихнюю эту
самую… Спасибо и ишо раз спасибо! А я… раз я кузницей зараженный и могу… то я всегда,
как я нынче — колхозник, с дорогой душой… А сатин, конечно, бабе моей сгодится… — Он
потерянно зашарил глазами по тесно набитой классной комнате, ища жену, втайне надеясь,
что она его выручит, но не увидел, завздыхал и кончил свою непросторную речь: — И за
струмент в сатине и за наши труды… вам, товарищ Давыдов, и колхозу спасибочко!
Разметнов, видя, что взволнованная речь Шалого приходит к концу, напрасно делал
вспотевшему кузнецу отчаянные знаки. Тот не хотел их замечать и, поклонившись, пошел со
сцены, неся сверток на вытянутых руках, как спящее дитя.