Page 102 - Поднятая целина

днище обливной чашки деревянные ложки. Тишина нарушалась лишь тогда, когда ложка
какого-нибудь парнишки начинала описывать внутри чашки круги в поисках разваренной
груши. В этот-то момент дед Аким облизывал свою ложку и звонко стукал ею
провинившегося мальца по лбу, внушая:
— Не вылавливай!
— Что-то тихо у нас стало, как в церкви, — проговорила хозяйка.
— В церкви тоже не всегда тихо бывает, — сказал Ванюшка, плотно подзакусивший
кашей и взваром. — Вот у нас под пасху был случай — смеху не оберешься!
Хозяйка перестала стирать со стола. Аким Младший свернул курить, присел на лавку,
собираясь слушать, и даже дед Аким, отрыгивая и крестясь, вслушивался в слова Найденова.
Нагульнов, выказывавший явные признаки нетерпения, подумал: «Когда же он про хлеб-то
начнет? Тут, как видно, дела наши — хреновые! Обоих Акимов не скоро своротишь, самые
напряженные черти во всем Гремячем. И на испуг — как ты его возьмешь, когда Аким
Младший в Красной Армии служил и — в общем и целом — наш казак? А хлеб не повезет
он через свою приверженность к собственности и через скупость. У него середь зимы снегу
не выпросишь, знаю!»
Тем временем Ванюшка Найденов, выждав время, продолжал:
— Я — родом из Тацинского района, и был у нас под пасху один раз такой случай в
церкви: идет стояние, приверженные религии люди собрались в церкви, душатся от тесноты.
Поп и дьякон, конечно, поют и читают, а около ограды хлопцы играются. Была у нас в
слободе телушка-летошница, такая брухливая, что чуть ее тронь — щукой кидается и
норовит рогами поддеть. Телушка эта мирно паслась возле ограды, но хлопцы раздражнили
ее до того, что она погналась за одним и вот-вот его догонит! Хлопец той — в ограду,
телушка — за ним, хлопец — на паперть, телушка — следом. В притворе людей было до
биса. Телушка разгонись, да того хлопца под зад ка-ак двинет! Он — со всех ног, да к
старухе под ноги. Старушка-то затылком об пол хлопнулась и орет: «Ратуйте, люди добри!
Ой, лыхо мэни!..» Старухин муж хлопца костылем по спиняке! «А, шоб ты сгорила, вражья
дытына!..» А телушка: «Бе-е-е!» — и до того старика с рогами приступает. И такая пошла
там паника-а-а! Кто ближе к алтарю стоял — не поймут, в чем дело, а слышат, что в
притворе шум, молиться перестали, стоят, волнуются, один у одного пытают: «Шо це там
шумлять?» — «Та шо там таке?»
Ванюшка, воодушевившись, так живо изобразил в лицах, как перешептывались его
перепуганные односельчане, что Аким Младший первый не выдержал и захохотал:
— Наделала делов телушка!
Оголяя в улыбке белозубый рот, Ванюшка продолжал:
— Один парубок в шутку и скажи: «Мабуть, там бишена собака вскочила, треба
тикать!» Рядом с ним стояла беременная баба, испугалась она да как заголосит на всю
церкву: «Ой, ридна моя маты! Та вона ж зараз нас усих перекусае!» Задние на передних
жмут, опрокинули подсвечники, чад пошел… Темно стало. Тут кто-то и заревел: «Горым!»
Ну, и пошло! «Бишена собака!», «Го-ры-ы-ым!..», «Та шо воно таке?..», «Конець свита!»,
«Шо-о-о-о?.. Конець свита? Жинка! До дому!» Ломанулись в боковые двери и так сбились,
что ни один не выйдет. Ларек со свечами опрокинули, пятаки посыпались, титор упал,
шумит: «Граблють!..» Бабы, как овцы, шахнули на амвон, а дьякон их кадилом по головам:
«Тю-у-у, скаженни!.. Куда? Чи вам, поганим, не звистно, шо в алтарь бабам не можно?» А
сельский староста, толстый такой был, с цепком на пузе, лезет к дверям, распихивает людей,
уркотит: «Пропустить! Пропустить, прокляти! Це ж я, голова слободьска!» А где ж там его
пропускать, когда — «конець свита»!
Прерываемый хохотом, Ванюшка кончил:
— В слободе был у нас конокрад Архип Чохов. Лошадей уводил каждую неделю, и
никто его никак не мог словить. Архип был в церкви, отмаливал грехи. И вот когда заорали:
«Конець свита! Погибаемо, браты!» — кинулся Архип к окну, разбил его, хотел высигнуть, а
за окном — решетка. Народ весь в дверях душится, а Архип бегает по церкви, остановится,