Page 117 - Поднятая целина

тулуп». — «Какой тулуп?» — «Так мы ж с тобой шли?» — «Шли…» И так без конца. То ты
говоришь, что ошибки свои признаешь, а следом за этим заявляешь, что статья
неправильная. Тогда какие же ты ошибки признаешь, если статья, по-твоему, неправильная?
Запутался ты, факт! И потом — с каких это пор у нас секретари ячеек стали приходить на
ячейковые собрания в выпитом виде? Что это такое, Нагульнов? Это — партийный
проступок! Ты — старый член партии, красный партизан, краснознаменец, и вдруг такое
явление… Вот Найденов — комсомолец, что он о твоем образе может подумать? И потом,
если до районной контрольной комиссии дойдет; что ты пьянствуешь, да еще в такой
ответственный момент, что ты не только середняков запугивал с ружьем в руках, но и не
по-большевицки относишься к своим искривлениям и даже выступаешь против линии
партии, то это. Нагульнов, получится для тебя печальный факт. Ты не только секретарем
ячейки не будешь, но и членом партии, так и знай! Это я тебе фактически говорю. —
Давыдов взъерошил волосы, помолчал, чувствуя, что тронул Макара за живое; продолжал:
— Дискуссию вокруг статьи нечего устраивать. Партию ты по-своему не свернешь, она не
таким, как ты, рога обламывала и заставляла подчиняться. Как ты этого не поймешь!
— Да брось ты с ним воловодиться! Он битый час бузу тер, а слушать было нечего.
Нехай идет и спит. Ступай, Макар! Совестно тебе! Глянь на себя в зеркалу — и ужахнешься:
морда пухлая, глаза как у бешеной собаки, ну, чего ты в таком виде явился? Иди! —
Разметнов вскочил, свирепо потряс Макара за плечо, но тот вялым, безжизненным
движением снял с плеча его руку, больше ссутулился…
В тягостном молчании Давыдов побарабанил по столу пальцами. Найденов Ванюшка,
все время с недоумевающей улыбкой посматривавший на Макара, попросил:
— Товарищ Давыдов, давайте кончать.
— Так вот, товарищи, — оживился Давыдов, — я предлагаю следующее: вернуть
колхозникам мелкий скот и коров, но у кого было сдано по две коровы — тех сагитировать,
чтобы по одной оставили в колхозном обобществленном стаде. Завтра прямо с утра надо
созвать собрание и повести разъяснительную работу. Весь упор надо сделать сейчас на
разъяснение! Я боюсь, что начнутся выходы из колхоза, а ведь нам не сегодня-завтра
выезжать в поле… Вот где, Макар, покажи-ка свою закалку! Уговори, да без нагана, чтобы
из колхоза не выходили, это будет факт! Так что же, будем голосовать? Будем голосовать
мое предложение? Кто за? Ты воздерживаешься, Макар? Так и запишем: «при одном
воздержавшемся…»
Разметнов предложил с завтрашнего же дня повести борьбу с сусликами. Решили
мобилизовать на уничтожение сусликов часть колхозников, из числа тех, которые не будут
заняты на полевых работах, прикрепить к ним несколько пар быков для доставки воды и
просить заведующего школой учителя Шпыня выйти в поле с учениками, помочь в выловке
грызунов.
Все время Давыдов внутренне колебался: прижимать ли Макара? Ставить ли вопрос о
нем в порядке привлечения его к партийной ответственности за его выступление против
статьи Сталина, за нежелание ликвидировать последствия «левых» ошибок, наделанных в
практике создания колхоза? Но к концу собрания, глянув на мертвенно-белое лицо Макара,
потное, со вздувшимися на висках венами, решил: «Нет, не надо! Сам поймет. Пусть-ка он
без нажима осознает. Путаник, но ведь страшно свой же! И еще эта его болезнь… припадки.
Нет, замнем это дело!»
А Макар до конца собрания просидел молча, внешне ничем не проявляя своего
волнения. Давыдов, поглядывая на него, лишь единственный раз заметил, как по рукам
Макара, обессиленно кинутым на колени, бугристой волной прошла крупная дрожь…
— Возьми Нагульнова к себе ночевать, проследи, чтобы он не пил, — шепнул Давыдов
Разметнову, и тот согласно кивнул головой.
Домой Давыдов возвращался один. Возле база Лукашки Чебакова на поваленном
плетне сидели казаки, оттуда доносился оживленный говор. Давыдов шел по
противоположной стороне улицы; поравнявшись, слышал, как из темноты кто-то