Page 126 - Поднятая целина

Она остановилась, понуро опустив голову, поджав задние ноги. «Мимо кума надо бы
проехать. Пущай поглядит!» — подумал Щукарь и с тем, подпрыгнув, навалился брюхом на
острую кобаржину лошадиной спины. Тут-то и случилось с ним то, о чем впоследствии
долго говорили казаки в Тубянском: именно на этом месте и претерпел Щукарь неслыханное
позорище, предание о котором сохранилось до наших дней и уж наверное перейдет к
следующему потомству… Едва лишь Щукаревы ноги оттолкнулись от земли, а сам он повис
на кобыле, лежа поперек ее спины и пытаясь усесться верхом, как кобыла закачалась, в нутре
«ее что-то заурчало, и она, как стояла, так и рухнула на дорогу, откинув хвост. Щукарь,
вытянув руки, перелетел через дорогу, распластался на запыленном придорожнике. Вгорячах
он вскочил и, усмотрев, что казак видел его срам, поправил дело криком: „Все бы ты
взбррррыки-вала! Шо-о-орт!“ — орал он, пиная лошадь ногами. Та встала и как ни в чем не
бывало потянулась мордой к увядшему придорожнику.
Казак, наблюдавший за Щукарем, был большой шутник и весельчак, он перепрыгнул
через плетень, подошел к Щукарю. «Доброго здоровья, Щукарь! Никак, лошадку купил?» —
«Купил, да вот трошки кубыть промахнулся, норовистая, чертяка, попалась: ты на нее
садиться, а она — хлоп и наземь. Видать, под верхом ишо не ходила, необъезженная». Казак,
сощурив глаза, обошел вокруг кобылки раза два, мимоходом заглянул ей в зубы, совершенно
серьезно сказал: «Ну, конечно, она — неука! А лошадь, видать, благородных кровей. По
зубам ей годов пятьдесят, никак не меньше, а вот через то, что она благородная, и совладать
с ней никто не мог». Щукарь, видя сочувственное к нему отношение, осмелился спросить:
«А скажи, Игнатий Порфирич, через чего это она так уж дюже скоро похудела? Я ее веду, а
она прямо на глазах тает; дух чижолый из нее рвется и помет выскакивает, как из пропасти.
Всю дорогу приследила!» — «А ты ее где купил? Не у цыганов?» — «У них, зараз за вашим
хутором табором стояли». — «Ну, так она через то стала худая, — пояснил казак, знающий и
в лошадях и в цыганах, — что они ее перед тем, как продать тебе, надули. Какая лошадка от
старости превзойдет в тощесть, ей перед продажей встромляют в задний проход
продырявленную камышину и дуют по очереди всем кагалом до тех пор, покеда бока ей
разнесет и станет она видом круглая и пузатая. А потом, как надуют ее наподобие бычиного
пузыря, — зараз же камышину выдернут и на место ее встромляют обмазанную смолой
тряпку, либо кусок почитки, чтоб дух не выходил. Вот и ты такую надутую купил.
Затычка-то, должно, дорогой выпала, и начала кобылка твоя худеть… Ты вернись, поищи
затычку-то… Мы заново в момент надуем…» — «Черти бы их дули!..» — в отчаянии
вскричал Щукарь и кинулся к цыганскому табору, но, выскочив на пригорок, обнаружил, что
ни шатров, ни кибиток возле речки уже нет. Там, где был стан, полз синий дымок
непотухшего костра, а вдали по летнему шляху вилась и таяла на ветру седая пыль. Цыгане
исчезли, как в сказке. Заплакал Щукарь, вернулся. Любезный Игнат Порфирьевич опять
вышел из хаты. «Я под нее подлижу, чтобы она сызнова не упала… от лихости, а ты
садись», — предложил он. Мокрый от стыда, горя и пота, Щукарь принял его услугу, кое-как
сел. Но его бедствиям еще не суждено было кончиться: кобыла на этот раз не упала, зато у
нее оказался совершенно невероятный скок. Она, как в галопе, выбрасывала вперед передние
ноги, а задними взбрыкивала, поднимая их выше спины. Таким манером пронесла она
Щукаря до первого проулка. За время этого бешеного скока у него свалилась с головы шапка
и раза четыре от страшных сотрясений внутри что-то екало и словно обрывалось. «Боже-же
мой! немысленно так ехать!..» — решил Щукарь, спешиваясь на скаку. Он вернулся за
шапкой, но, видя, что по проулку спешит к нему народ, сам поспешил назад, вывел
злосчастную, проявившую столь неожиданную прыть кобылу за хутор. До ветряка ему
сопутствовали ребятишки, потом отстали. А Щукарь уже не осмелился снова сесть на
цыганскую «мыслю», он далеко околесил хутор по бугру, но на бугре уморился тянуть за
недоуздок и решил гнать кобылу впереди себя. И тут-то оказалось, что с таким трудом
купленная им лошадь слепа на оба глаза. Она шла, направляясь прямо на ярки и канавки, и
не перепрыгивала их, а падала, потом, опираясь на дрожащие передние ноги, вставала,
трудно вздыхая, снова шла, причем и шла-то не обычно, а все время описывая круги…