Page 160 - Поднятая целина

Тот и хорош, который в заминке своим примером ведет. И я должен повести!
— Ты бы им лучше два букаря перекинул из первой бригады.
— А людей? Людей где возьму? Погоняй, погоняй, пожалуйста!
До самого гребня ехали молча. Над степью, заслонив солнце, в зените стояла
вздыбленная ветром, густо-лиловая градовая туча. Белые обочины ее клубились и снежно
блистали, но черная вершина была грозна своей тяжкой недвижностью. Из провала тучи,
из-за оранжевого, окрашенного солнцем края широким веером косо ниспадали солнечные
лучи. Тонкие, копьеносные там, в просторном небе, они потоками расходились, приближаясь
к земле, и, ложась на дальние, простертые над горизонтом грядины бурой степи, красили ее,
диковинно и радостно молодили…
Степь, задымленная тучевой тенью, молчаливо, покорно ждала дождя. Ветер кружил на
шляху сизый столб пыли. Ветер уже дышал духовитой дождевой влагой. А через минуту,
скупой и редкий, пошел дождь. Ядреные холодные капли вонзались в дорожную пыль,
сворачивались в крохотные комочки грязи. Тревожно засвистали суслики, отчетливей
зазвучал перепелиный бой, умолк накаленный страстью призывный крик стрепета. По
просяной стерне хлынул низовой ветер, и стерня ощетинилась, зашуршала. Степь
наполнилась сухим ропотом прошлогодних бурьянов. Под самой тучевой подошвой,
кренясь, плыл на восток ворон. Бело вспыхнула молния, и ворон, уронив горловой
баритонистый клекот, вдруг стремительно ринулся вниз. На секунду — весь осиянный
солнечным лучом — он сверкнул, как охваченный полымем смоляной факел; слышно было,
как сквозь оперенье его крыл со свистом и буреподобным гулом рвется воздух, но, не
долетев до земли саженей полсотни, ворон круто выпрямился, замахал крыльями, и тотчас
же с оглушительным, сухим треском ударил гром.
На гребне показался стан второй бригады, когда Разметнов заприметил шагавшего под
изволок, навстречу им человека. Он шел бездорожно, перепрыгивая ярки, иногда переходя
на старческую дробную рысь. Разметнов направил к нему жеребца и еще издали угадал деда
Щукаря. По всему было видно, что со Щукарем произошло что-то неладное… Он подошел к
дрожкам. Волосы на обнаженной голове его были плотно прибиты дождем, в мокрой
бороденке, в бровях густо торчало разваренное пшено. Щукарь был иссиня-бледен, напуган,
и у Давыдова ворохнулась тяжкая догадка: «В бригаде неладно… Волынка!»
— В чем дело? — спросил он.
— От смерти насилу ушел! — выдохнул Щукарь. — Убить хотели…
— Кто?
— Любишкин и протчие.
— За что?
— За капрызность ихнюю… За кашу дело зашло… Я человек отчаянный на слова, не
стерпел… ну, а Любишкин ухватил нож, да за мной… Кабы не моя резвость — сидел бы
зараз я на ноже! Так и спекся бы!
— Ступай в хутор, после разберемся, — приказал Давыдов, облегченно вздыхая.
…А на стану за полчаса до этого произошло следующее: дед Щукарь, пересолив
накануне кашу, решил выдобриться перед бригадой и, отправившись с вечера в хутор,
переночевал там, а утром припас из дому мешок, на пути в бригаду завернул к гумну
Краснокутова, жившего на самом краю хутора, перелез через прясло и воровски затаился
возле мякинной кучи. План у деда Щукаря был гениально прост: подстеречь курицу,
осторожно схватить ее и обезглавить, чтобы наварить каши с курятиной и тем самым
снискать себе в бригаде почет и уважение. Он пролежал, тая дыхание, с полчаса, но куры,
как назло, рылись где-то около плетня, а подходить к вороху мякины словно и не думали.
Тогда дед Щукарь начал тихонько их прикликать: «Цып, цып, цып, цып!.. Цыпаньки!
Мамушки! Тю-тю-тю!» — звал он шепотом, а сам звероподобно таился за мякиной. Старик
Краснокутов случайно находился неподалеку от гумна. Он услышал чей-то вкрадчивый
голосок, созывавший кур, присел за плетнем… Куры доверчиво подошли к вороху мякины, и
в этот момент Краснокутов увидел, как чья-то рука, высунувшись из мякины, сцапала