Page 163 - Поднятая целина

обращаясь к Атаманчукову и замахиваясь на него занозой.
Они, как видно, успели-таки цокнуться: у Майданникова черносливом синел над
глазом подтек, а у Атаманчукова наискось был разорван ворот рубахи, на выбритой
вспухшей губе расползлась кровь.
— Вреда колхозу делать не дам! — ободренный приходом Давыдова, кричал
Майданников. — Он говорит: «Не мои быки, колхозные!» А ежели колхозные, значит, и
шкуру с них сымай? Отступись от быков, вражина!
— Ты мне не указ! И бить не имеешь права! А то вот чистик выну, так я тебя не так
перелицую! Мне надо норму выпахать, а ты мне препятствуешь! — хрипел бледный
Атаманчуков, шаря левой рукой по вороту рубахи, стараясь застегнуть.
— Можно при дожде пахать? — спросил у него Давыдов, на ходу взял из рук Кондрата
занозу, кинув ее под ноги.
У Атаманчукова засверкали глаза. Вертя своей тонкой шеей, он злобно просипел:
— У хозяев нельзя, а в колхозе надо!..
— Как это «надо»?
— А так, что план надо выполнять! Дождь не дождь, а паши. А не вспашешь —
Любишкин день будет точить, как ржа железу.
— Ты эти разговорчики… Вчера, в ведро, ты норму выпахал?
— Выпахал, сколько сумел!
Майданников фыркнул:
— Четверть десятины поднял! Гля, какие у него быки! Рога не достанешь, а что
вспахал? Пойдем, Давыдов! Поглядишь. — Он схватил Давыдова за мокрый рукав пальто,
повел по борозде; не договаривая от волненья, бормотал: — Решили пахать не менее трех с
половиной вершков глуби, а это как? Меряй сам!
Давыдов нагнулся, сунул пальцы в мягкую и липкую борозду. От днища ее до
дернистого верха было не больше полутора-двух вершков глубины.
— Это пахота? Это земле чесотка, а не пахота! Я его ишо утром хотел побить за такую
старанию. Пройди по всем ланам — и скрозь у него такая глубь!
— А ну, пойди сюда! Тебе говорю, факт! — крикнул Давыдов Атаманчукову, неохотно
выпрягавшему быков.
Тот лениво, не спеша подошел.
— Ты что же это… так пашешь? — ощеряя щербатый рот, тихо спросил Давыдов.
— А вам как бы хотелось? Восемь вершков гнать? — Атаманчуков злобно сощурился
и, сняв фуражку с голо остриженной головы, поклонился: — Спасибо вам! Сами попробуйте
вспахать глубе! На словах-то мы все, как на органах, а на деле нас нету!
— Нам так бы хотелось, чтобы тебя, подлеца, из колхоза гнать! — побагровев, крикнул
Давыдов. — И выгоним!
— Сделайте одолжению! Сам уйду! Я не проклятый, чтобы вам тут жизню свою
вколачивать. Силу из себя мотать за-ради чего не знаю, — и пошел, посвистывая, к стану.
Вечером, как только вся бригада собралась у стана, Давыдов сказал:
— Ставлю перед бригадой вопрос: как быть с тем ложным колхозником, который
обманывает колхоз и Советскую власть, — вместо трех с половиной вершков пахоты портит
землю, пашет полтора вершка? Как с тем быть, кто сознательно хочет угробить быков,
работая под дождем, а в ведро выполняет норму лишь наполовину?
— Выгнать! — сказал Любишкин.
Особо ретиво его поддержали бабы.
— Такой колхозник-вредитель есть среди вас. Вот он! — Давыдов указал на
Атаманчукова, присевшего на дышло арбы. — Бригада в сборе. Ставлю вопрос на
голосование: кто за то, чтобы вредителя и лодыря Атаманчукова выгнать?
Из двадцати семи — «за» голосовали двадцать три. Давыдов пересчитал, сухо сказал
Атаманчукову:
— Удались. Ты теперь не колхозник, факт! А через годик посмотрим: если