Page 167 - Поднятая целина

Он таки натянул: к вечеру у него оказалась вспаханной десятина с четвертью. Но уже
затемно пригнал к стану быков Кондрат Майданников, на вопрос Давыдова: «Сколько к
шабашу?» — прохрипел: «Без лана полторы. Дайте табачку на цигарку… с полден не
курил…» — и глянул на Давыдова обрезавшимися, но торжествующими глазами.
После того как повечеряли, Давыдов подвел итоги:
— Социалистическое соревнование, товарищи вторая бригада, развернулось у нас —
во! Темпы взяты очень достойные. За пахоту бригаде от правления колхоза большевистское
спасибо! Из прорыва мы, дорогие товарищи, вылезаем, факт! И как не вылезти, если на
веществе доказана выполнимость нормы! Теперь надо навалиться на волочбу. И чтобы
обязательно волочить в три следа! Особое спасибо Майданникову, так как он — самый
фактический ударник!
Бабы перемыли посуду, плугатари улеглись спать, быков погнали на попас. Кондрат
уже придремал, когда жена забралась к нему под зипун, толкнула в бок, спросила:
— Кондраша, Давыдов тебя повеличал… Вроде бы в похвальбу… А что это такое —
ударник?
Кондрат много раз слышал это слово, но объяснить его не мог. «Надо бы у Давыдова
разузнать!» — с легкой досадой подумал он. Но не растолковать жене, уронить в ее глазах
свое достоинство он не мог, а потому и объяснил, как сумел:
— Ударник-то? Эх ты, дура-баба! Ударник-то? Кгм… Это… Ну, как бы тебе понятней
объяснить? Вот, к примеру, у винтовки есть боек, каким пистонку разбивают — его тоже
самое зовут ударником. В винтовке эта штука — заглавная, без нее не стрельнешь… Так и в
колхозе: ударник есть самая заглавная фигура, поняла? Ну, а зараз спи и не лезь ко мне!

37

К 15 мая по району сев колосовых в основном был закончен. В Гремячем Логу колхоз
имени Сталина к этому времени целиком выполнил посевной план. Десятого в полдень
третья бригада досеяла оставшиеся восемь гектаров пропашных — кукурузы и подсолнуха, и
Давыдов тотчас же снарядил в район коннонарочного с рапортом в райком партии об
окончании сева.
Ранняя пшеница радовала всходами, но на участке второй бригады было около сотни
гектаров кубанки, высеянной в первых числах мая. Давыдов опасался, что посеянная с
опозданием кубанка плохо взойдет; опасения его разделял и Любишкин, а Яков Лукич, так
тот даже с прямой уверенностью заявлял:
— Не взойдет! Ни за что не взойдет! Вы хотите круглую лету сеять, да чтобы
всходило? В книжках прописано, будто бы в Египте, два раза в год сеют и урожай снимают,
а Гремячий Лог вам, товарищ Давыдов, не Египта, тут надо дюже строго сроки сева
выдерживать!
— Ну, что ты оппортунизм разводишь? — сердился Давыдов. — У нас должна взойти!
И если нам потребуется, два раза будем сымать урожай. Наша земля, нам принадлежащая:
что захочем, то из нее и выжмем, факт!
— Ребячьи речи гутарите.
— А вот посмотрим. Ты, гражданин Островнов, в своих речах правый уклон
проявляешь, а это для партии нежелательный и вредный уклон… Он, этот уклон, достаточно
заклейменный, — ты об этом не забывай.
— Я не про уклон, а про землю гутарю. В уклонах ваших я несмысленный.
Но Давыдов, надеясь на всхожесть кубанки, все же не мог разогнать сомнений и
каждый день седлал правленческого жеребца, ехал смотреть обуглившиеся под солнцем,
разделанные, но пугающие мертвой чернотой пашни.
Земля быстро высыхала. Нарастившееся зерно, скудно питаясь, не в силах было
выбросить росток наружу. Острое жальце ростка, нежное и слабое, вяло лежало под
рыхлыми комьями теплой, пахнущей солнцем земли, стремилось к свету и не могло пронзить