Page 260 - Поднятая целина

У речки скрипуче закричал коростель. В дальнем краю хутора промычала корова.
Где-то в заречной луговине рассыпал гремучую дробь перепел.
Макару было ловко стрелять: Тимофей стоял, удобно подставив левый бок, слегка
повернувшись корпусом вправо, все еще настороженно к чему-то прислушиваясь.
На согнутую в локте левую руку Макар тихонько положил ствол нагана. Рукав
стеганки был влажен от росы. Секунду Макар помедлил. Нет, он Нагульнов, не какая-нибудь
кулацкая сволочь, чтобы стрелять во врага исподтишка! И Макар, не меняя положения,
громко сказал:
— Повернись лицом к смерти, гад!
Будто подброшенный трамплином, Тимофей прыгнул вперед и в сторону, вскинул
винтовку, но Макар опередил его. Во влажной тишине выстрел из нагана прозвучал
приглушенно и не так-то уж громко.
Роняя винтовку, подгибая в коленях ноги, Тимофей медленно, как казалось Макару,
падал навзничь. Макар услышал, как он глухо и тяжело стукнулся затылком о твердую,
утоптанную землю тропинки.
Еще минут пятнадцать Макар лежал не шевелясь. «Гуртом к одной бабе не ходят, а
может, возле речки его друзья притаились, ждут?» — думал он, до предела напрягая слух. Но
кругом стояла немотная тишина. Умолкший после выстрела коростель снова заскрипел,
несмело и с перерывами. Стремительно приближался рассвет. Росла, ширилась багряная
полоска на восточной окраине темно-синего неба. Уже приметно вырисовывались купы
заречных верб. Макар встал, подошел к Тимофею. Тот лежал на спине, далеко откинув
правую руку. Застывшие, но еще не потерявшие живого блеска глаза его были широко
раскрыты. Они, эти мертвые глаза, словно в восхищенном и безмолвном изумлении
любовались и гаснущими неясными звездами, и тающим в зените опаловым облачком, лишь
слегка посеребренным снизу, и всем безбрежным небесным простором, закрытым
прозрачной, легчайшей дымкой тумана.
Макар носком сапога коснулся, убитого, тихо спросил:
— Ну что, отгулялся, вражина?
Он и мертвый был красив, этот бабий баловень и любимец. На нетронутый загаром,
чистый и белый лоб упала темная прядь волос, полное лицо еще не успело утратить легкой
розовинки, вздернутая верхняя губа, опушенная мягкими черными усами, немного
приподнялась, обнажив влажные зубы, и легкая тень удивленной улыбки запряталась в
цветущих губах, всего лишь несколько дней назад так жадно целовавших Лушку. «Однако
отъелся ты, парень!» — подумал Макар.
Ни недавней злобы, ни удовлетворения, ничего, кроме гнетущей усталости, не
испытывал теперь Макар, спокойно разглядывая убитого. Все, что волновало его долгие дни
и годы, все, что гнало когда-то к сердцу горячую кровь и заставляло его сжиматься от обиды,
ревности и боли, — все это со смертью Тимофея ушло сейчас куда-то далеко и безвозвратно.
Он поднял с земли винтовку, брезгливо морщась, обыскал карманы. В левом кармане
пиджака нащупал рубчатое тельце гранаты-«лимонки», в правом, кроме четырех обойм
винтовочных патронов, ничего не было. Никаких документов у Тимофея не оказалось.
Перед тем как уйти, Макар в последний раз взглянул на убитого и только тут разглядел,
что вышитая рубашка на нем была свежевыстирана, а защитные штаны на коленях аккуратно
— очевидно, женской рукой — заштопаны. «Видать, кормила она и холила тебя неплохо», —
с горечью подумал Макар, тяжело, очень тяжело занося ногу на порожек перелаза.
Несмотря на раннюю пору, Разметнов встретил Макара возле калитки, взял из рук его
винтовку, патроны и гранату, удовлетворенно сказал:
— Значит, устукал? Отважный был парень, без опаски жил… Я слыхал твой выстрел,
встал и оделся. Хотел уже туда бежать, но вижу — ты идешь. Отлегло от души.
— Дай мне сельсоветские ключи, — попросил Макар.
Разметнов, догадываясь, все же спросил:
— Хочешь Лушку выпустить?