Page 267 - Поднятая целина

заставишь, кишка у тебя тонка!
— Ты кончил? — еле сдерживаясь, спросил Давыдов.
— Нет, не кончил. И я тебе скажу напоследок так: не нравятся тебе наши порядки —
убирайся к чертовой матери туда, откуда приехал! Никто тебя к нам в хутор не приглашал, а
мы и без тебя, бог даст, как-нибудь проживет. Ты нам — не свет в окне!
Это была явная провокация. Давыдов отлично понимал, куда клонит Устин, но владеть
своими чувствами уже не мог. В глазах у него зарябило, и он с минуту почти незряче
смотрел на сросшиеся брови Устина, на его круглое, почему-то расплывшееся лицо,
отдаленно ощущая, как правая рука, крепко сжимавшая рукоятку плети, наливается кровью,
тяжелеет до острой, покалывающей боли в суставах пальцев.
Устин стоял против него, небрежно засунув руки в карманы штанов, широко расставив
ноги… Устин как-то сразу обрел недавнюю уравновешенность и теперь, чувствуя за собой
молчаливую поддержку казаков, уверенный в собственном превосходстве, спокойно и
нагловато улыбался, щурил голубые, глубоко посаженные глаза. А Давыдов все больше
бледнел и только молча шевелил побелевшими губами, не в силах произнести ни слова. Он
упорно боролся с собой, он напрягал всю волю, чтобы обуздать в себе слепую,
нерассуждающую ярость, чтобы как-нибудь не сорваться. Откуда-то, словно бы издалека,
доносился голос Устина, и Давыдов отчетливо улавливал и смысл того, о чем говорил Устин,
и издевательские интонации, звучавшие в его голосе…
— Чего же ты, председатель, зеваешь ртом, а сам молчишь как рыба? Язык проглотил
или сказать нечего? Ты же вроде говорить хотел, а сам как воды в рот набрал… То-то и оно,
против правды, видно, не попрешь! Нет уж, председатель, ты лучше с нами не связывайся и
не горячись по пустякам. Ты лучше по-мирному слазь-ка с коня да давай с нами в картишки
перекинемся, сыграем в подкидного дурачка. Это, брат, умственное дело, это тебе не
колхозом руководить…
Кто-то из стоявших позади Устина казаков тихо засмеялся и оборвал смех. На короткий
миг нехорошая тишина установилась возле будки. Только слышно было, как бурно дышит
Давыдов, стрекочут вдали лобогрейки да умиротворяюще и беззаботно поют, заливаются в
голубом поднебесье невидимые глазу жаворонки. Уж им-то во всяком случае не было
никакого дела до того, что происходит между столпившимися возле будки взволнованными
людьми…
Давыдов медленно поднял над головою плеть, тронул коня каблуками. И тотчас же
Устин стремительно шагнул вперед, левой рукой схватил коня под уздцы, а сам ступил
вправо, вплотную прижался к ноге Давыдова.
— Никак вдарить хочешь? Давай попробуй! — угрожающе и тихо проговорил он.
На лице его вдруг резко обозначились крутые скулы, глаза блеснули веселым вызовом,
нетерпеливым ожиданием.
Но Давыдов с силой хлопнул плетью по голенищу своего порыжелого сапога и, глядя
сверху вниз на Устина, тщетно пытаясь улыбнуться, громко сказал:
— Нет, не ударю я тебя, Устин, нет! Не надейся на это, белячок! Вот если бы ты
попался мне лет десять назад — тогда другое дело… Ты у меня еще тогда навеки
отговорился бы, контрик!
Отодвинув Устина в сторону легким движением ноги, Давыдов спешился.
— Ну что ж, Устин Михайлович, взялся за поводья — теперь веди, привязывай коня.
Говоришь, в картишки с вами сыграть? Пожалуйста, с удовольствием! Сдавайте, факт!
Больно уж неожиданный оборот приняло дело… Казаки переглянулись, помедлили и
молча стали рассаживаться возле рядна. Устин привязал коня к колесу будки, сел против
Давыдова, по-калмыцки поджав ноги, изредка и быстро взглядывая на него. Нет, он вовсе не
считал, что потерпел поражение в столкновении с Давыдовым, а потому и решил
продолжить разговор:
— Так на счет выходных ты ничего и не сказал, председатель! Под сукно положил
вопрос…