Page 277 - Поднятая целина

этом деле скоро деда Щукаря перескачешь.
— Чего мне брехать? Ты тут в холодке сидишь сиднем, а поезжай в степь — и сам
увидишь, — огрызнулся Дубцов, но в шельмоватых, прищуренных глазах его еще долго не
гасла улыбка.
Он, пожалуй, был бы не прочь еще продолжить свой притворно-грустный рассказ о
нуждах и мытарствах бригады, но Давыдов прервал его:
— Хватит! Ты не хитри, не плачь тут и зубы нам не заговаривай. Говори прямо: зачем
приехал? Помощи просить?
— Оно было бы невредно…
— Чего же тебе не хватает, сирота: папы или мамы?
— Здорово ты шутишь, Давыдов, но и нас не со слезьми, а со смешком зачинали.
— Спрашиваю без шуток: чего не хватает? Людей?
— И людей тоже. По скатам Терновой балки, — ты же самолично видал, — трава дюже
добрая, но косилки на косогоры и на разные вертепы не пустишь, а косарей с ручными
косами в бригаде кот наплакал. До смерти жалко, что такая трава гниет зазря!
— Может быть, тебе еще пару-тройку косилок подкинуть, ну, хотя бы из первой
бригады? — вкрадчиво спросил Давыдов.
Дубцов печально завздыхал, а сам смотрел на Давыдова грустно, испытующе и долго.
Помедлив с ответом, он вдохнул последний раз, сказал:
— Не откажусь. Старая девка и от кривого жениха не отказывается… Я так разумею:
работа наша в колхозе артельная, идет она на общую пользу, и принять помощь от другой
бригады не считаю зазорным делом. Верно?
— Разумеешь ты правильно. А косить на чужих лошадях двое суток не зазорное дело?
— На каких-таких чужих? — в голосе Дубцова зазвучало такое неподдельное
изумление, что Давыдов с трудом удержал улыбку.
— Будто не знаешь? Кто у Любишкина две пары лошадей с попаса угнал, не знаешь?
Счетовод наш, пожалуй, прав: что-то есть у тебя этакое, цыганское: и просить ты любишь, и
к чужим лошадкам неравнодушен…
Дубцов отвернулся и презрительно сплюнул:
— Тоже мне — лошади называются! Эти клячи сами к нашей бригаде приблудились,
никто их не угонял, а потом — какие же они чужие, ежели принадлежат нашему колхозу?
— Почему же ты сразу не отослал этих кляч в третью бригаду, а дождался, пока их у
тебя прямо из косилок выпрягли хозяева?
Дубцов рассмеялся:
— Хороши хозяева! В своей округе двое суток не могли лошадей сыскать! Да разве же
это хозяева? Раззявы, а не хозяева! Ну да это дело прошлое, и мы с Любишкиным уже
помирились, так что нечего старое вспоминать. А приехал я сюда вовсе не за помощью, а по
важному делу. Без особой важности как я мог оторваться от покоса? На худой конец, мы безо
всякой помощи управимся и обойдемся своими силами. А эта старая крыца, Михеич,
счетовод, сразу меня в цыгана произвел. Считаю — это несправедливо! Мы при самой
вострой нужде помощи просим, и то скрозь зубы, иначе нам гордость не позволяет… А что
он, этот бедный Михеич, понимает в сельском хозяйстве? На костяшках от счетов он
родился, на них и помрет. Ты, Давыдов, дай мне его на недельку в бригаду. Посажу я его на
лобогрейку скидать, а сам лошадьми буду править. Я его научу, как работать! Надо же,
чтобы у него за всю жизнь хоть разок очки потом обмылись!
Полушутливый разговор грозил перейти в ссору, но Давыдов предотвратил ее
торопливым вопросом:
— Какое же у тебя важное дело, Агафон?
— Да ведь оно как сказать… Нам оно, конечно, важное, а вот как вы на него поглядите,
нам окончательно неизвестно… Одним словом, привез я три заявления, конечно, написанные
они чернилом. Выпросили у нашего учетчика огрызок химического карандаша, развели
сердечко в кипятке и составили на один лад вот эти самые наши заявления.