Page 292 - Поднятая целина

негромко обратился к учительнице:
— Разрешите войти?
— Войдите, — прозвучал в ответ тонкий девичий голос.
Учительница повернулась лицом к Давыдову, удивленно приподняла брови, но, узнав
его, смущенно сказала:
— Входите, пожалуйста.
Давыдов неловко поклонился.
— Здравствуйте. Вы извините, что помешал, но я на одну минутку… Мне бы осмотреть
вот этот последний класс, я — насчет ремонта школы. Я могу обождать.
Дети встали, нестройно ответили на приветствие, и Давыдов, взглянув на девушку,
тотчас подумал: «Я — как прежний попечитель школы из строгих толстосумов… Вот и
учителька испугалась, краснеет. Надо же было мне заявиться в этот час!»
Девушка подошла к Давыдову.
— Проходите, пожалуйста, товарищ Давыдов! Через несколько минут я закончу урок.
Присядьте, пожалуйста. Может быть, позвать Ивана Николаевича?
— А кто это?
— Наш заведующий школой — Иван Николаевич Шпынь. Разве вы его не знаете?
— Знаю. Не беспокойтесь, я обожду. Можно мне побыть здесь, пока вы занимаетесь?
— Ну, конечно! Садитесь, товарищ Давыдов.
Девушка смотрела на-Давыдова, говорила с ним, но все еще никак не могла оправиться
от смущения; она мучительно краснела, даже ключицы у нее порозовели, а уши стали
пунцовыми.
Вот чего не переносил Давыдов! Не переносил уже по одному тому, что, глядя на
какую-нибудь краснеющую женщину, он почему-то и сам начинал краснеть, и от этого
всегда испытывал еще большее чувство смущения и неудобства.
Он сел на предложенный ему стул около небольшого столика, а девушка, отойдя к
окну, стала раздельно диктовать ученикам:
— Ма-ма го-то-вит… Написали, дети? Го-то-вит нам о-бед. После слова «обед»
поставьте точку. Повторяю…
Вторично написав предложение, ребятишки с любопытством уставились на Давыдова.
Он с нарочитой важностью провел пальцами по верхней губе, делая вид, будто разглаживает
усы, и дружески подмигнул ребятам. Те заулыбались; добрые отношения начали будто бы
налаживаться, но учительница снова стала диктовать какую-то фразу, привычно разбивая
слова на слоги, и ребятишки склонились над тетрадями.
В классе пахло солнцем и пылью, застойным воздухом редко проветриваемого
помещения. Теснившиеся у самых окон кусты сирени и акации не давали прохлады. Ветер
шевелил листья, и по выщербленному полу скользили солнечные зайчики.
Сосредоточенно сдвинув брови, Давыдов занялся подсчетом: «Надо не меньше двух
кубометров сосновых досок — заменить кое-где половицы. Рамы в окнах хорошие, а
двойные — в каком виде и есть ли они, надо узнать. Купить ящик стекла. Наверное, нет в
запасе ни одного листа, а чтобы ребята не колотили стекла — это же невозможное дело,
факт! Хорошо бы добыть свинцовых белил, а вот сколько этого добра пойдет на покраску
потолков, наличников, рам и дверей? Уточнить у плотников. Крыльцо заново настелить.
Можно из своих досок: распилил две вербы — и готово. Ремонт нам влезет в копеечку…
Дровяной сараишко заново покрыть соломой. Да тут до черта делов, факт! Закончим с
амбарами — и сразу же переброшу сюда всю плотницкую бригаду. Крышу бы на школе
заново покрасить… А где деньги? Разобьюсь в доску, но для школы добуду! Факт! Да оно и
разбиваться ни к чему: продадим пару выбракованных быков — вот и деньги. Придется из-за
этих быков с райисполкомом бой выдержать, иначе ничего не выйдет… А худо мне будет,
если продать их тайком… Но все равно рискну. Неужели Нестеренко не поддержит?»
Давыдов достал записную книжку, написал: «Школа. Доски, гвозди, стекло — ящик.
Парижская зелень на крышу. Белила. Олифа…»