Page 58 - Поднятая целина

Принеси похвальный лист, что в рамку заведенный. Да мы и сами пройдем, не надо.
Яков Лукич повел гостя в горницу, неприметно мигнув Семену. Тот понял, вышел в
коридор замкнуть горенку, где отсиживался Половцев, заглянул туда и испугался: горенка
пустовала. Семен сунулся в зал. Половцев в одних шерстяных чулках стоял возле двери в
горницу. Он сделал знак, чтобы Семен вышел, приложил к двери хрящеватое, торчмя, как у
хищного зверя, поставленное ухо. «Бесстрашный, черт!» — подумал Семен, выходя из зала.
Зимой большой холодный зал в островновском курене был нежилым. На крашеном
полу в одном из углов из года в год ссыпали конопляное семя. Рядом с дверью, стояла
кадушка с мочеными яблоками. Половцев присел на край кадушки. Ему было слышно
каждое слово разговора. В запушенные изморозью окна точился розовый сумеречный свет. У
Половцева зябли ноги, но он сидел, не шевелясь, с щемящей ненавистью вслушиваясь в
осипший тенорок врага, отделенного от него одной дверью. «Охрип, собака, на своих
митингах! Я бы тебя… Ах, если бы можно было сейчас!» — Половцев прижимал к груди
набухавшие отечной кровью кулаки, ногти вонзились в ладони.
За дверью:
— Я вам так скажу, дорогой наш руководитель колхоза: негоже нам хозяйствовать
по-старому! Взять хучь бы жито. Через чего вымерзает и приходится на десятину, это
красно, ежели пудов двадцать, а то и семена не выручают многие? А у меня — завсегда не
проломишься меж колосу. Бывало, выеду, оседламши, на своей кобылке и поверх луки
колосья связываю. Да и колос — на ладони не уляжется. Все это через то, что снег
придерживал, землю поил. Иной гражданин подсолнух режет под корень — жадует: все, мол,
на топку сгодится. Ему, сукину сыну, на базу кизяк летом нарезать некогда, лень вперед него
родилась, залипает ему, а того не разумеет, что будылья, ежели резать одни шляпки на
подсолнухи, будут снег держать, промеж них ветер не разгуляется, снег не унесет в яры. На
весну такая земля лучше самой глубокой зяби. А не держи снег, он потает зря, жировой
водой сольет, и нету от него ни человеку, ни землице пользы.
— Это, конечно, верно.
— Мне, товарищ Давыдов, наша кормилица. Советская власть, не зря похвальный лист
преподнесла! Я знаю, что и к чему. Оно и агрономы кое в чем прошибаются, но много и
верного в ихней учености. Вот, к примеру, выписывал я агрономовский журнал, и в нем один
дюже грамотный человек из этих, какие студентов обучают, писал, что, мол, жито даже не
мерзнет, а гибнет через то, что голая земля, на какой нету снежной одежины, лопается и
вместе с собой рвет коренья.
— А, это интересно! Я не слышал про это.
— И верно он пишет. Согласуюсь с ним. Даже сам для проверки спытывал. Вырою и
гляжу: махонькие и тонкие, как волоски, присоски на корню, самое какими проращенное
зерно из земли черную кровь тянет, кормится через какие, — лопнутые, порватые. Нечем
кормиться зерну, оно и погибнет. Человеку жилы перережь — не будет же он на свете жить?
Так и зерно.
— Да, Яков Лукич, это ты фактически говоришь. Надо снег держать. Ты мне дай эти
агрономические журналы почитать.
«Тебе не пригодится! Не успеешь. Короткая тебе мера отмерена в жизни!» — улыбался
Половцев.
— Или вот как на зяби снег держать? Щиты надо. Я уж и щит такой придумал из
хвороста… с ярами надо воевать, они у нас земли отымают каждый год больше тыщи
десятин.
— Все это верно. Ты вот скажи, как нам лучше помещения для скота утеплить. Чтобы и
дешево и сердито получилось, а?
— Базы-то? Это мы все исделаем! Баб надо заставить плетни обмазать — это раз. А
нет, так можно промеж двух Плетнев сухого помету насыпать…
— Да-а-а… А как насчет протравки?
Половцев хотел устроиться на кадушке половчее, но крышка скользнула из-под него,