Page 59 - Поднятая целина

упала с грохотом. Половцев скрипнул зубами, услышав, как Давыдов спросил:
— Что это упало там?
— Должно, кот что-нибудь свалил. Мы там зимой не живем, топки много уходит… Да
вот хочу вам показать породную коноплю. Выписанная. Она у нас в энтой зале зимует.
Проходите.
Половцев прыжком метнулся к выходу в коридор, дверь, заблаговременно смазанная
гусиным жиром, не скрипнула, бесшумно выпустила его…
Давыдов вышел от Якова Лукича с пачкой журналов под мышкой, довольный
результатами посещения и еще более убежденный в полезности Островнова. «Вот с такими
бы можно в год перевернуть деревню! Умный мужик, дьявол, начитанный. А как он знает
хозяйство и землю! Вот это квалификация! Не понимаю, почему Макар на него косится.
Факт, что он принесет колхозу огромную пользу!» — думал он, шагая в сельсовет.

15

С легкой руки Якова Лукича каждую ночь стали резать в Гремячем скот. Чуть
стемнеет, и уже слышно, как где-нибудь приглушенно и коротко заблеет овца,
предсмертным визгом просверлит тишину свинья или мыкнет телка. Резали и вступившие в
колхоз и единоличники. Резали быков, овец, свиней, даже коров; резали то, что оставлялось
на завод… В две ночи было ополовинено поголовье рогатого скота в Гремячем. По хутору
собаки начали таскать кишки и требушки, мясом наполнились погреба и амбары. За два дня
28
еповский ларек распродал около двухсот пудов соли, полтора года лежавшей на складе.
«Режь, теперь оно не наше!», «Режьте, все одно заберут на мясозаготовку!», «Режь, а то в
колхозе мясца не придется кусануть!» — полез черный слушок. И резали. Ели невпроворот.
Животами болели все, от мала до велика. В обеденное время столы в куренях ломились от
вареного и жареного мяса. В обыденное время у каждого — масленый рот, всяк отрыгивает,
как на поминках; и от пьяной сытости у всех посоловелые глаза.
Дед Щукарь в числе первых подвалил телку-летошницу. Вдвоем со старухой хотели
подвесить ее на переруб, чтобы ловчее было свежевать; мучились долго и понапрасну
(тяжела оказалась нагулявшая жиру телка!), старуха даже поясницу свихнула, поднимая
задок телушки, и неделю после этого накидывала ей на спину чугунок бабка-лекарка. А дед
Щукарь на следующее утро сам настряпал и, то ли от огорчения, что окалечилась старуха, то
ли от великой жадности, так употребил за обедом вареной грудинки, что несколько суток
после этого обеда с база не шел, мешочных штанов не застегивал и круглые сутки пропадал
по великому холоду за сараем, в подсолнухах. Кто мимо Щукаревой полуразваленной
хатенки ходил в те дни, видел: торчит, бывало, дедов малахай на огороде, среди
подсолнечных будыльев, торчит, не шелохнется; потом и сам Щукарь из подсолнухов вдруг
окажется, заковыляет к хате, не глядя на проулок, на ходу поддерживая руками
незастегнутые штаны. Измученной походкой, еле волоча ноги, дойдет до воротцев и вдруг,
будто вспомнив что-то неотложное, повернется, дробной рысью ударится опять в
подсолнухи. И снова недвижно и важно торчит из будыльев дедов малахай. А мороз давит. А
ветер пушит на огороде поземкой, наметая вокруг деда стоячие острокрышие сугробы…
Разметнов на вторые сутки, к вечеру, как только узнал о том, что убой скота принял
массовый характер, прибежал к Давыдову.
— Сидишь?
— Читаю. — Давыдов завернул страницу небольшой желтоватой книжки, раздумчиво
улыбнулся. — Вот, брат, книжка, — дух захватывает! — засмеялся, ощеряя щербатый рот,
раскинув куцые сильные руки.
— Романы читаешь! Либо песенник какой. А в хуторе…

28 ЕПО — Единое потребительское общество.