Page 60 - Поднятая целина

— Дура! Дура! Романы! Какие там песенники! — Давыдов, похохатывая, усадил
Андрея на табурет против себя, ткнул в руки книжку. — Это же доклад Андреева на
ростовском партактиве. Это, брат, десять романов стоит! Факт! Начал читать и вот шамануть
забыл, зачитался. Э, черт, досадно… Теперь все, наверно, застыло; — На смугловатое лицо
Давыдова пали досада и огорчение. Он встал, уныло подсмыкнул короткие штаны; сунув
руки в карманы, пошел в кухню.
— Ты меня-то будешь слухать? — ожесточаясь, спросил Разметнов.
— А то как же! Конечно, буду. Сейчас.
Давыдов принес из кухни глиняную чашку с холодными щами, сел. Он сразу откусил
огромный кус хлеба, прожевывая, гонял по-над розоватыми скулами желваки, молча
уставился на Разметнова устало прижмуренными серыми глазами. На щах сверху застыли
оранжевые блестки-круговины говяжьего жира, красным пламенем посвечивал плавающий
29
стручок горчицы .
— С мясом щи? — ехидно вопросил Андрей, указывая на чашку обкуренным пальцем.
Давыдов, давясь и напряженно улыбаясь, довольно качнул головой.
— А откуда мясцо?
— Не знаю. А что?
— А то, что половину скотины перерезали в хуторе.
— Кто? — Давыдов повертел ломоть хлеба и отодвинул его.
— Черти! — Шрам на лбу Разметнова побагровел. — Председатель колхоза! Гиганту
строишь! Твои же колхозники режут, вот кто! И единоличники. Перебесились! Режут
наповал все, и даже, сказать, быков режут!
— Вот у тебя привычка… орать, как на митинге… — принимаясь за щи, досадливо
сказал Давыдов. — Ты мне спокойно и толком расскажи, кто режет, почему.
— А я знаю — почему?
— А ты всегда с ревом, с криком… Глаза закрыть — и вот он, родненький,
семнадцатый годок.
— Небось, заревешь!
Разметнов рассказал, что знал, о начавшемся убое скота. Под конец Давыдов ел, почти
не прожевывая, шутливость как рукой с него сняло, около глаз собрались расщепы морщин,
и лицо как-то словно постарело.
— Сейчас же иди и созывай общее собрание. Нагульнова… А впрочем, я сам зайду к
нему.
— Чего созывать-то?
— Как чего? Запретим резать скот! Из колхоза будем гнать и судить. Это же страшно
важно, факт! Это опять кулак нам палку в колеса! Ну, на — закуривай и валяй… Да, кстати,
я и забыл похвалиться.
По лицу Давыдова побежала, тепля глаза, счастливая улыбка, радости он не смог
скрыть, как ни пробовал сурово ежить губы.
— Получил я сегодня посылку из Ленинграда… Да, посылочку от ребят… — Он
нагнулся, вытащил из-под кровати ящик и, багровый от удовольствия, поднял крышку.
В ящике беспорядочно лежали пачки папирос, коробка печенья, книги, деревянный с
резьбой портсигар, еще что-то в пакетиках и свертках.
— Товарищи вспомнили, прислали вот… Это, брат, наши папироски, ленинградские…
Даже вот, видишь, шоколад, а на кой он мне? Надо чьей-нибудь детворе… Ну, да тут важен
факт, а не это. Верно? Главное — вспомнили, прислали, и письмо вот есть…
Голос Давыдова был необычно мягок; таким растерянно-счастливым Андрей видел
товарища Давыдова впервые. Волнение его, неведомо как, передалось и Разметнову. Желая
сказать приятное, он буркнул:

29 Горчицей на Дону называют красный перец.