Page 109 - Поединок

обыкновенная» — мундир с погонами и цветным кушаком — надевается именно в самых
необыкновенных случаях: «на суде, при публичных выговорах и во время всяких
неприятных явок по начальству».
К шести часам он пришел в собрание и приказал вестовому доложить о себе
председателю суда. Его попросили подождать. Он сел в столовой у открытого окна, взял
газету и стал читать ее, не понимая слов, без всякого интереса, механически пробегая
глазами буквы. Трое офицеров, бывших в столовой, поздоровались с ним сухо и заговорили
между собой вполголоса, так, чтоб он не слышал. Только один подпоручик Михин долго и
крепко, с мокрыми глазами, жал ему руку, но ничего не сказал, покраснел, торопливо и
неловко оделся и ушел.
Вскоре в столовую через буфет вышел Николаев. Он был бледен, веки его глаз
потемнели, левая щека все время судорожно дергалась, а над вей ниже виска синело большое
пухлое пятно. Ромашов ярко и мучительно вспомнил вчерашнюю драку и, весь сгорбившись,
сморщив лицо, чувствуя себя расплюснутым невыносимой тяжестью этих позорных
воспоминаний, спрятался за газету и даже плотно зажмурил глаза.
Он слышал, как Николаев спросил в буфете рюмку коньяку и как он прощался с кем-то.
Потом почувствовал мимо себя шаги Николаева. Хлопнула на блоке дверь. И вдруг через
несколько секунд он услышал со двора за своей спиной осторожный шепот:
— Не оглядывайтесь назад! Сидите спокойно. Слушайте.
Это говорил Николаев. Газета задрожала в руках Ромашова.
— Я, собственно, не имею права разговаривать с вами. Но к черту эти французские
тонкости. Что случилось, того не поправишь. Но я вас все-таки считаю человеком
порядочным. Прошу вас, слышите ли, я прошу вас: ни слова о жене и об анонимных
письмах. Вы меня поняли?
Ромашов, закрываясь газетой от товарищей, медленно наклонил голову. Песок
захрустел на дворе под ногами. Только спустя пять минут Ромашов обернулся и поглядел на
двор. Николаева уже не было.
— Ваше благородие, — вырос вдруг перед ним вестовой, — их высокоблагородие
просят вас пожаловать.
В зале, вдоль дальней узкой стены, были составлены несколько ломберных столов и
покрыты зеленым сукном. За ними помещались судьи, спинами к окнам; от этого их лица
были темными. Посредине в кресле сидел председатель — подполковник Мигунов, толстый,
надменный человек, без шеи, с поднятыми вверх круглыми плечами; по бокам от него —
подполковники: Рафальский и Лех, дальше с правой стороны — капитаны Осадчий и
Петерсон, а с левой — капитан Дювернуа и штабс-капитан Дорошенко, полковой казначей.
Стол был совершенно пуст, только перед Дорошенкой, делопроизводителем суда, лежала
стопочка бумаги. В большой пустой зале было прохладно и темновато, несмотря на то, что
на дворе стоял жаркий, сияющий день. Пахло старым деревом, плесенью и ветхой мебельной
обивкой.
Председатель положил обе большие белые, полные руки ладонями вверх на сукно
стола и, разглядывая их поочередно, начал деревянным тоном:
— Подпоручик Ромашов, суд общества офицеров, собравшийся по распоряжению
командира полка, должен выяснить обстоятельства того печального и недопустимого в
офицерском обществе столкновения, которое имело место вчера между вами и поручиком
Николаевым. Прошу вас рассказать об этом со всевозможными подробностями.
Ромашов стоял перед нами, опустив руки вниз и теребя околыш шапки. Он чувствовал
себя таким затравленным, неловким и растерянным, как бывало с ним только в ученические
годы на экзаменах, когда он проваливался. Обрывающимся голосом, запутанными и
несвязными фразами, постоянно мыча и прибавляя нелепые междометия, он стал давать
показание. В то же время, переводя глаза с одного из судей на другого, он мысленно
оценивал их отношения к нему: «Мигунов — равнодушен, он точно каменный, но ему льстит
непривычная роль главного судьи и та страшная власть и ответственность, которые