Page 107 - Поединок

слепой жизни.

Умрешь, похоронят,
Как не жил на свете… —

пел выразительно Веткин, и от звуков собственного высокого и растроганного голоса и
от физического чувства общей гармонии хора в его добрых, глуповатых глазах стояли слезы.
Арчаковский бережно вторил ему. Для того чтобы заставить свой голос вибрировать, он
двумя пальцами тряс себя за кадык. Осадчий густыми, тягучими нотами аккомпанировал
хору, и казалось, что все остальные голоса плавали, точно в темных волнах, в этих низких
органных звуках.
Пропели эту песню, помолчали немного. На всех нашла сквозь пьяный угар тихая,
задумчивая минута. Вдруг Осадчий, глядя вниз на стол опущенными глазами, начал
вполголоса:
— «В путь узкий ходшие прискорбный вси — житие, яко ярем, вземшие…»
— Да будет вам! — заметил кто-то скучающим тоном. — Вот прицепились вы к этой
панихиде. В десятый раз.
Но другие уже подхватили похоронный напев, и вот в загаженной, заплеванной,
прокуренной столовой понеслись чистые ясные аккорды панихиды Иоанна Дамаскина,
проникнутые такой горячей, такой чувственной печалью, такой страстной тоской по
уходящей жизни:
— «И мне последовавшие верою приидите, насладитеся, яже уготовах вам почестей и
венцов небесных…»
И тотчас же Арчаковский, знавший службу не хуже любого дьякона, подхватил
возглас:
— Рцем вси от всея души…
Так они и прослужили всю панихиду. А когда очередь дошла до последнего воззвания,
то Осадчий, наклонив вниз голову, напружив шею, со странными и страшными, печальными
и злыми глазами заговорил нараспев низким голосом, рокочущим, как струны контрабаса:
— «Во блаженном успении живот и вечный покой подаждь, господи, усопшему рабу
твоему Никифору… — Осадчий вдруг выпустил ужасное, циничное ругательство, — и
сотвори ему ве-е-ечную…»
Ромашов вскочил и бешено, изо всей силы ударил кулаком по столу.
— Не позволю! Молчите! — закричал он пронзительным, страдальческим голосом. —
Зачем смеяться? Капитан Осадчий, вам вовсе не смешно, а вам больно и страшно! Я вижу! Я
знаю, что вы чувствуете в душе!
Среди общего мгновенного молчания только один чей-то голос промолвил с
недоумением:
— Он пьян?
Но тотчас же, как и давеча у Шлейферши, все загудело, застонало, вскочило с места и
свернулось в какой-то пестрый, движущийся, крикливый клубок. Веткин, прыгая со стола,
задел головой висячую лампу; она закачалась огромными плавными зигзагами, и тени от
беснующихся людей, то вырастая, как великаны, то исчезая под пол, зловеще спутались и
заметались по белым стенам и по потолку.
Все, что теперь происходило в собрании с этими развинченными, возбужденными,
пьяными и несчастными людьми, совершалось быстро, нелепо и непоправимо. Точно
какой-то злой, сумбурный; глупый, яростно-насмешливый демон овладел людьми и
заставлял их говорить скверные слова и делать безобразные, нестройные движения.
Среди этого чада Ромашов вдруг увидел совсем близко около себя чье-то лицо с
искривленным кричащим ртом, которое ей сразу даже не узнал, — так оно было
перековеркано и обезображено злобой. Это Николаев кричал ему, брызжа слюной и нервно
дергая мускулами левой щеки под глазом: