Page 112 - Поединок

он, вставая и пряча очечник в задний карман, — впрочем, прочитанное сейчас постановление
суда не имеет для вас обязательной силы. За каждым из вас сохраняется полная свобода
драться на дуэли, или… — он развел руками и сделал паузу, — или оставить службу.
Затем… вы свободны, господа… Еще два слова. Уж не как председатель суда, а как старший
товарищ, советовал бы вам, господа офицеры, воздержаться до поединка от посещения
собрания. Это может повести к осложнениям. До свиданья.
Николаев круто повернулся и быстрыми шагами вышел из залы. Медленно двинулся за
ним и Ромашов. Ему не было страшно, но он вдруг почувствовал себя исключительно
одиноким, странно обособленным, точно отрезанным от всего мира. Выйдя на крыльцо
собрания, он с долгим, спокойным удивлением глядел на небо, на деревья, на корову у
забора напротив, на воробьев, купавшихся в пыли среди дороги, и думал: «Вот — все живет,
хлопочет, суетится, растет и сияет, а мне уже больше ничто не нужно и не интересно. Я
приговорен. Я один».
Вяло, почти со скукой пошел он разыскивать Бек-Агамалова и Веткина, которых он
решил просить в секунданты. Оба охотно согласились — Бек-Агамалов с мрачной
сдержанностью, Веткин с ласковыми и многозначительными рукопожатиями.
Идти домой Ромашову не хотелось — там было жутко и скучно. В эти тяжелые минуты
душевного бессилия, одиночества и вялого непонимания жизни ему нужно было видеть
близкого, участливого друга и в то же время тонкого, понимающего, нежного сердцем
человека.
И вдруг он вспомнил о Назанском.

XXI

Назанский был, по обыкновению, дома. Он только что проснулся от тяжелого
хмельного сна и теперь лежал на кровати в одном нижнем белье, заложив рука под голову. В
его глазах была равнодушная, усталая муть. Его лицо совсем не изменило своего сонного
выражения, когда Ромашов, наклоняясь над ним, говорил неуверенно и тревожно:
— Здравствуйте, Василий Нилыч, не помешал я вам?
— Здравствуйте, — ответил Назанский сиплым слабым голосом. — Что хорошенького?
Садитесь.
Он протянул Ромашову горячую влажную руку, но глядел на него так, точно перед ним
был не его любимый интересный товарищ, а привычное видение из давнишнего скучного
сна.
— Вам нездоровится? — спросил робко Ромашов, садясь в его ногах на кровать. — Так
я не буду вам мешать. Я уйду.
Назанский немного приподнял голову с подушки и, весь сморщившись, с усилием
посмотрел на Ромашова.
— Нет… Подождите. Ах, как голова болит! Послушайте, Георгий Алексеевич… у вас
что-то есть… есть… что-то необыкновенное. Постойте, я не могу собрать мыслей. Что такое
с вами?
Ромашов глядел на него с молчаливым состраданием. Все лицо Назанского странно
изменилось за то время, как оба офицера не виделись. Глаза глубоко ввалились и почернели
вокруг, виски пожелтели, а щеки с неровной грязной кожей опустились и оплыли книзу и
некрасиво обросли жидкими курчавыми волосами.
— Ничего особенного, просто мне захотелось видеться с вами, — сказал небрежно
Ромашов. — Завтра я дерусь на дуэли с Николаевым. Мне противно идти домой. Да это,
впрочем, все равно. До свиданья. Мне, видите ли, просто не с кем было поговорить… Тяжело
на душе.
Назанский закрыл глаза, и лицо его мучительно исказилось. Видно было, что он
неестественным напряжением воли возвращает к себе сознание. Когда же он открыл глаза, то
в них уже светились внимательные теплые искры.