Page 111 - Поединок

не давать показаний или давать их письменно. Это ваше право.
— В таком случае заявляю, что ни на один из вопросов капитана Петерсона я отвечать
не буду, — сказал Ромашов. — Это будет лучше для него и для меня.
Его спросили еще о нескольких незначительных подробностях, и затем председатель
объявил ему, что он свободен. Однако его еще два раза вызывали для дачи дополнительных
показаний, один раз в тот же день вечером, другой раз в четверг утром. Даже такой
неопытный в практическом отношении человек, как Ромашов, понимал, что суд ведет дело
халатно, неумело и донельзя небрежно, допуская множество ошибок и бестактностей. И
самым большим промахом было то, что, вопреки точному и ясному смыслу статьи 149
дисциплинарного устава, строго воспрещающей разглашение происходящего на суде, члены
суда чести не воздержались от праздной болтовни. Они рассказали о результатах заседаний
своим женам, жены — знакомым городским дамам, а те — портнихам, акушеркам и даже
прислуге. За одни сутки Ромашов сделался сказкой города и героем дня. Когда он проходил
по улице, на него глядели из окон, из калиток, из палисадников, из щелей в заборах.
Женщины издали показывали на него пальцами, и он постоянно слышал у себя за спиной
свою фамилию, произносимую быстрым шепотом. Никто в городе не сомневался, что между
ним и Николаевым произойдет дуэль. Держали даже пари об ее исходе.
Утром в четверг, идя в собрание мимо дома Лыкачевых, он вдруг услышал, что кто-то
зовет его по имени.
— Юрий Алексеевич, Юрий Алексеевич, подите сюда!
Он остановился и поднял голову кверху. Катя Лыкачева стояла по ту сторону забора на
садовой скамеечке. Она была в утреннем легком японском халатике, треугольный вырез
которого оставлял голою ее тоненькую прелестную девичью шею. И вся она была такая
розовая, свежая, вкусная, что Ромашову на минуту стало весело.
Она перегнулась через забор, чтобы подать ему руку, еще холодную и влажную от
умыванья. И в то же время она тараторила картаво:
— Отчего у нас не бываете? Стыдно дьюзей забывать. Зьой, зьой, зьой… Т-ссс, я все, я
все, все знаю! — Она вдруг сделала большие испуганные глаза. — Возьмите себе вот это и
наденьте на шею, непьеменно, непьеменно наденьте.
Она вынула из-за своего керимона, прямо с груди, какую-то ладанку из синего шелка
на шнуре и торопливо сунула ему в руку. Ладанка была еще теплая от ее тела.
— Помогает? — спросил Ромашов шутливо. — Что это такое?
— Это тайна, не смейте смеяться. Безбожник! Зьой.
«Однако я нынче в моде. Славная девочка», — подумал Ромашов, простившись с
Катей. Но он не мог удержаться, чтобы и здесь в последний раз не подумать о себе в третьем
лице красивой фразой:
«Добродушная улыбка скользнула по суровому лицу старого бретера».
Вечером в этот день его опять вызвали в суд, но уже вместе с Николаевым. Оба врага
стояли перед столом почти рядом. Они ни разу не взглянули друг на друга, но каждый из них
чувствовал на расстоянии настроение другого и напряженно волновался этим. Оба они
упорно и неподвижно смотрели на председателя, когда он читал им решение суда:
— «Суд общества офицеров N-ского пехотного полка, в составе — следовали чины и
фамилии судей — под председательством подполковника Мигунова, рассмотрев дело о
столкновении в помещении офицерского собрания поручика Николаева и подпоручика
Ромашова, нашел, что ввиду тяжести взаимных оскорблений ссора этих обер-офицеров не
может быть окончена примирением и что поединок между ними является единственным
средством удовлетворения оскорбленной чести и офицерского достоинства. Мнение суда
утверждено командиром полка».
Окончив чтение, подполковник Мигунов снял очки и спрятал их в футляр.
— Вам остается, господа, — сказал он с каменной торжественностью, — выбрать себе
секундантов, по два с каждой стороны, и прислать их к девяти часам вечера сюда, в
собрание, где они совместно с нами выработают условия поединка. Впрочем, — прибавил