Page 42 - Поединок

целым часам он просиживал там, молчаливый и унылый, не произнося ни слова. В полку к
этому все привыкли, и даже игра и попойка как-то не вязались, если в собрании не было
безмолвного Лещенки.
Поздоровавшись с тремя офицерами, Ромашов сел рядом с Лещенкой, который
предупредительно отодвинулся в сторону, вздохнул и поглядел на молодого офицера
грустными и преданными собачьими глазами.
— Как здоровье Марьи Викторовны? — спросил Ромашов тем развязным и умышленно
громким голосом, каким говорят с глухими и туго понимающими людьми и каким с
Лещенкой в полку говорили все, даже прапорщики.
— Спасибо, голубчик, — с тяжелым вздохом ответил Лещенко. — Конечно, нервы у
нее… Такое время теперь.
— А отчего же вы не вместе с супругой? Или, может быть, Марья Викторовна не
собирается сегодня?
— Нет. Как же. Будет. Она будет, голубчик. Только, видите ли, мест нет в фаэтоне. Они
с Раисой Александровной пополам взяли экипаж, ну и, понимаете, голубчик, говорят мне: «У
тебя, говорят, сапожища грязные, ты нам платья испортишь».
— Круазе в середину! Тонкая резь. Вынимай шара из лузы, Бек! — крикнул Олизар.
— Ты сначала делай шара, а потом я выну, — сердито отозвался Бек-Агамалов.
Лещенко забрал в рот бурые кончики усов и сосредоточенно пожевал их.
— У меня к вам просьба, голубчик Юрий Алексеич, — сказал он просительно и
запинаясь, — сегодня ведь вы распорядитель танцев?
— Да. Черт бы их побрал. Назначили. Я крутился-крутился перед полковым
адъютантом, хотел даже написать рапорт о болезни. Но разве с ним сговоришь? «Подайте,
говорит, свидетельство врача».
— Вот я вас и хочу попросить, голубчик, — продолжал Лещенко умильным тоном. —
Бог уж с ней, устройте, чтобы она не очень сидела. Знаете, прошу вас по-товарищески.
— Марья Викторовна?
— Ну да. Пожалуйста уж.
— Желтый дуплет в угол, — заказал Бек-Агамалов. — Как в аптеке будет.
Ему было неудобно играть вследствие его небольшого роста, и он должен был тянуться
на животе через бильярд. От напряжения его лицо покраснело, и на лбу вздулись, точно
ижица, две сходящиеся к переносью жилы.
— Жамаис! — уверенно дразнил его Олизар. — Этого даже я не сделаю.
Кий Агамалова с сухим треском скользнул по шару, но шар не сдвинулся с места.
— Кикс! — радостно закричал Олизар и затанцевал канкан вокруг бильярда.
— Когда ты спышь — храпышь, дюша мой?
Агамалов стукнул толстым концом кия о пол.
— А ты не смей под руку говорить! — крикнул он, сверкая черными глазами. — Я игру
брошу.
— Нэ кирпичись, дюша мой, кровь испортышь. Модистку в угол!..
К Ромашову подскочил один из вестовых, наряженных на дежурство в переднюю,
чтобы раздевать приезжающих дам.
— Ваше благородие, вас барыня просят в залу.
Там уже прохаживались медленно взад и вперед три дамы, только что приехавшие, все
три — пожилые. Самая старшая из них, жена заведующего хозяйством, Анна Ивановна
Мигунова, обратилась к Ромашову строгим и жеманным тоном, капризно растягивая концы
слов и со светской важностью кивая головой:
— Подпоручик Ромашо-ов, прикажите сыграть что-нибудь для слу-уха.
Пожа-алуйста…
— Слушаю-с. — Ромашов поклонился и подошел к музыкантскому окну. —
Зиссерман, — крикнул он старосте оркестра, — валяй для слуха!
Сквозь раскрытое окно галереи грянули первые раскаты увертюры из «Жизни за царя»,