Page 133 - Прощай оружие

Вы никогда не услышите о том, что кто-то надел немецкий мундир, чтобы создавать
сумятицу в германской армии. Может быть, это и бывает, но об этом не говорят. Я не
верил, что немцы пускаются на такие штуки. Я считал, что им это не нужно. Незачем им
создавать у нас сумятицу в отступающей армии. Ее создают численность войск и
недостатки дорог. Тут и без немцев концов не найдешь. И все-таки нас могут
расстрелять, как переодетых немцев. Застрелили же Аймо. Сено приятно пахнет, и
оттого, что лежишь на сеновале, исчезают все годы, которые прошли. Мы лежали на
сеновале, и разговаривали, и стреляли из духового ружья по воробьям, когда они
садились на край треугольного отверстия под самым потолком сеновала. Сеновала уже
нет, и был такой год, когда пихты все повырубили, и там, где был лес, теперь только пни
и сухой валежник. Назад не вернешься. Если не идти вперед, что будет? Не попадешь
снова в Милан. А если попадешь – тогда что? На севере, в стороне Удине, слышались
выстрелы. Слышны были пулеметные очереди. Орудийной стрельбы не было. Это кое-что
значило. Вероятно, стянули часть войск к дороге. Я посмотрел вниз и в полумраке двора
увидел Пиани. Он держал под мышкой длинную колбасу, какую-то банку и две бутылки
вина.

– Полезайте наверх, – сказал я. – Вон там лестница.
Потом я сообразил, что нужно помочь ему, и спустился. От лежания на сене у меня
кружилась голова. Я был как в полусне.
– Где Бонелло? – спросил я.

– Сейчас скажу, – сказал Пиани. Мы поднялись по лестнице. Усевшись на сене, мы
разложили припасы. Пиани достал ножик со штопором и стал откупоривать одну
бутылку.
– Запечатано воском, – сказал он. – Должно быть, недурно. – Он улыбнулся.

– Где Бонелло? – спросил я.
Пиани посмотрел на меня.

– Он ушел, tenente, – сказал он. – Он решил сдаться в плен.
Я молчал.

– Он боялся, что его убьют.
Я держал бутылку с вином и молчал.

– Видите ли, tenente, мы вообще не сторонники войны.
– Почему вы не ушли вместе с ним? – спросил я.

– Я не хотел вас оставить.
– Куда он пошел?

– Не знаю, tenente. Просто ушел, и все.
– Хорошо, – сказал я. – Нарежьте колбасу.

Пиани посмотрел на меня в полумраке.
– Я уже нарезал ее, пока мы разговаривали, – сказал он. Мы сидели на сене и ели
колбасу и пили вино. Это вино, должно быть, берегли к свадьбе. Оно было так старо, что
потеряло цвет.

– Смотрите в это окно, Луиджи, – сказал я. – Я буду смотреть в то.
Мы пили каждый из отдельной бутылки, и я взял свою бутылку с собой, и забрался
повыше, и лег плашмя на сено, и стал смотреть в узкое окошко на мокрую равнину. Не
знаю, что я ожидал увидеть, но я не увидел ничего, кроме полей и голых тутовых
деревьев и дождя. Я пил вино, и оно не бодрило меня. Его выдерживали слишком долго,
и оно испортилось и потеряло свой цвет и вкус. Я смотрел, как темнеет за окном; тьма