Page 22 - Прощание с Матерой

– Баня, говоришь, на всех одна? – ахала она, пытаясь представить, что это за баня. –
Ишо не легче! На столь народу одна?… Свою-то нельзя, ли че ли, поставить?
– Где ее там ставить?…
– Господи! Я, кажись, грязью лутче зарасту, чем в этую оказину идти.
А тут еще одна новость: в подпольях вода. Если она есть теперь, будет и на тот год –
нынче и лето не сырое. Значит, надо поднимать подполье, коли есть куда его поднимать,
делать из него лунку с деревянным настилом. Так, на огород в полторы сотки, пожалуй, и
лунки хватит. Невелика земля – курицы ископают, и они же приберут.
Помянешь, ох, помянешь Матёру…

6

А когда настала ночь и уснула Матёра, из-под берега на мельничной протоке выскочил
маленький, чуть больше кошки, ни на какого другого зверя не похожий зверек – Хозяин
острова. Если в избах есть домовые, то на острове должен быть и хозяин. Никто никогда его
не видел, не встречал, а он здесь знал всех и знал все, что происходило из конца в конец и из
края в край на этой отдельной, водой окруженной и из воды поднявшейся земле. На то он и
был Хозяин, чтобы все видеть, все знать и ничему не мешать. Только так еще и можно было
остаться Хозяином – чтобы никто его не встречал, никто о его существовании не подозревал.
Еще раньше, выглядывая из норы, из своего давнего убежища на берегу мельничной
протоки, он видел, что с вечера взошли и скоро погасли звезды. Быть может, они были где-то
и теперь, потому что стекал же сверху серый сумеречный свет и откуда-то он должен же был
браться, но даже его острые глаза не различали их. К тому же он не любил смотреть в небо,
оно вводило его в неясное, беспричинное беспокойство и пугало своей грозной
бездонностью. Пускай туда смотрят и утешаются люди, но то, что они считают мечтами,
всего лишь воспоминания, даже в самых дальних и сладких рисованных мыслях – только
воспоминания. Мечтать никому не дано.
Ночь была теплая и тихая, и, наверно, в другом месте – темная, но здесь, под огромным
надречным небом, проглядная и сквозная. Было тихо, но в этой сонной и живой, текущей,
как река, тишине легко различались и журчание воды на верхнем, ближнем мысу, и глухой и
неверный, как от ветра в деревьях, шум переката далеко на левом чужом берегу, и редкие
мгновенные всплески запоздало играющей рыбы. Это были верхние, податливые слуху
звуки, звуки Ангары, услышав, распознав которые, можно было услышать и звуки острова:
тяжкий, натужный скрип старой лиственницы на поскотине и там же глухое топтание
пасущихся коров, сочную, сливающуюся в одно звень жвачки, а в деревне – непрестанное
шевеление всего, что живет на улице, – куриц, собак, скотины. Но и эти звуки были для
Хозяина громкими и грубыми, с особенным удовольствием и особенным чутьем
прислушивался он к тому, что происходит в земле и возле земли: шороху мыши,
выбирающейся на охоту, притаенной возне пичуги, сидящей в гнезде на яйцах, слабым
замирающим ихам качнувшейся ветки, которая показалась ночной птице неудобной,
дыханию взрастающей травы.
Выскочив из норы и прислушавшись, привычно осознав все, что творится кругом, с той
же привычной неспешностью и заботностью Хозяин повел свой путь по острову. Он не
держался одной дороги, сегодня мог бежать левой стороной, а завтра правой, мог с половины
земли, откуда-нибудь от сосновой рощи, повернуть назад, а мог добежать до конца или даже
пробраться на Подмогу и часами оставаться там, проверяя и ее жизнь, но никогда он не
пропускал деревню. Чаще всего всякие изменения происходили в ней. И хоть
предчувствовал Хозяин, что скоро одним разом все изменится настолько, что ему не быть
Хозяином, не быть и вовсе ничем, он с этим смирился. Чему быть, того не миновать. Еще и
потому он смирился, что после него здесь не будет никакого хозяина, не над чем станет
хозяйничать. Он последний. Но пока остров стоит, Хозяин здесь он.
Он взбежал на бугор, рядом с тем местом, где сидела днем старуха Дарья, и, подняв