Page 30 - Прощание с Матерой

стало Матёру рядом с Ангарой. Настасья пристроила самовар в носу лодки и вернулась к
старухам прощаться. Они всхлипывали, уже не сдерживаясь. Испуганный их слезами, громко
плакал Симин мальчишка. Настасья по очереди подавала старухам руку – по-другому
прощаться она не умела – и, тряся головой, повторяла:
– Ниче, ниче… может, ниче…
Дед Егор поторопил ее.
Глядя под ноги и махая, как отмахиваясь, вытянутой назад рукой, она взошла на
мостки, еще раз быстро оглянулась и переступила в лодку.
– А Егор пла-ачет, плачет… – начала она, показывая на старика, и умолкла. Дед Егор
повернулся лицом к берегу и трижды – направо, налево и прямо – поясно поклонился
Матёре. Потом быстро оттолкнул лодку и перевалился в нее.
– Настасья! Настасья! – кричали старухи.
– Ниче, ниче, – стоя в рост в лодке и обирая руками слезы, бормотала Настасья. И
вдруг, как надломившись, упала на узлы и завыла.
Дед Егор торопливо отпихивался веслом от берега. Там, на глубокой воде, их ждал в
моторке Павел. Когда течение подхватило лодку, дед Егор перебросил ему буксир; Павел
завел мотор – лодку со стариками дернуло и потащило – все быстрей и быстрей, все дальше
и дальше вниз по Ангаре.
Ненадолго еще раз открылась на повороте Матёра-деревня и тут же скрылась.

8

Подступила и эта ночь, первая жаркая и яркая на Матёре. Потом их будет много, в
сентябре, ближе к концу, запылают ночи одна за другой, и далеко по сторонам озарится
Ангара, провожаемая огромными, будто в честь ее нарочно запаленными, огнями. Но эта
ночь была первой, и вышла она на Матёре задолго вперед остальных.
В эту ночь горела Петрухина изба. Петруха, бывший от начала до конца тут же и
догадавшийся, несмотря на суматоху, засечь время, доводил затем до сведения матёринцев,
что хорошая, сухая, выстоявшаяся изба горит два часа. В деревне мало кто сомневался, что
вспыхнула она не по какой другой причине, как по исполнению его собственного желания.
Перед тем Петруха куда-то ездил, что-то вынюхивал и, воротясь, приказал матери, старухе
Катерине, перевозиться: будто не сегодня-завтра нагрянет за избой музей. Перевозить было
особенно нечего. Петруха был из тех богатеев, кому как в баню идти, так и переезжать.
Корову продали еще два года назад, последнюю живность, подростка поросенка, закололи в
апреле, когда стол опустел подчистую; старуха Катерина собрала свои немудрящие пожитки
и в руках перенесла их к Дарье. Как раз в день перед пожаром и перенесла: Петруха пьяный
настоял, выжил чуть не силой, и Катерина от греха подальше, чтоб не скандалить с ним,
убралась. Дарья звала ее к себе еще раньше, уговаривая, что вдвоем им легче будет коротать
оставшиеся на Матёре дни. Оно и верно, веселей, так и так днями старухи сбивались в кучу
вокруг Дарьи. Дарья жила тем же страхом, что и другие, но жила уверенней и серьезней, с
нею считался сын, человек не последний в совхозе, ей было куда приклонить голову после
затона, и даже с выбором: захочет – поедет в одну сторону, захочет – в другую; а кроме того,
Дарья имела характер, который с годами не измяк, не повредился, и при случае умела
постоять не только за себя. В каждом нашем поселенье всегда были и есть еще одна, а то и
две старухи с характером, под защиту которого стягиваются слабые и страдальные; и
обязательно: отживет, отойдет в смерть одна такая старуха, место ее тут же займет другая,
подоспевшая к тому времени к старости и утвердившаяся среди других своим строгим и
справедливым характером. В том особенном положении, в каком оказалась Матёра, Дарья
ничем не могла помочь старухам, но они шли к ней, собираясь вместе, чтобы рядом с Дарьей
и себя почувствовать тоже смелей и надежней. Известно же, что на миру и смерть красна, а
предложи им кто смерть всем в одночасье, друг возле друга, едва ли хоть одна отошла бы
задуматься – с последней радостью они бы согласились.