Page 33 - Прощание с Матерой

нему, не спросила и не обругала, не пристыдила, она будто совсем забыла о нем, отказалась
от него, поэтому Петруху подмывало подойти самому и напомнить, что он здесь,
посмотреть, как поведет себя мать. И теперь, обозлившись, он решился и, подойдя, сказал –
да такое и так нахально, грубо, что и сам испугался:
– Мать, дай закурить.
Она непонимающе и все еще всхлипывая, подняла на него лицо.
– Ты же нюхаешь табак, я знаю. У тебя должон быть, – не остановился Петруха. Дарья
расслышала.
– Я те щас закурю! – негромко, во напористо, властно пригрозила она. – Я те щас
головешкой в рожу закурю! Я тя, зажигателя, щас подведу и дам понюхать, чем там пахнет.
Он ишо над матерью изгаляться, ишо мало ему! А ну уметайся отсель, покуль я за тя не
взялась!
– Хек! – только и нашелся ответить Петруха и отступил в темноту.
Но темнота уже заметно помякла, поникла, с неба разливался рассвет. Теперь, когда
огонь опал и лишь понизу подбирал оставшееся дерево, сильнее запахло гарью и понесло
сажными лохмотьями. Курились на траве и дороге отлетевшие головешки. Деловито, без
страсти и буйства, оттянувшись на сторону, горел амбар. При набирающемся утреннем свете
светлел и огонь.
Люди стали расходиться. Они уходили, неуверенно, боязливо осматриваясь кругом: вот
и нарушился порядок Матёры, с одного края деревня оголилась, и теперь этот край
беззащитен. Верно, отсюда и пойдет огонь дальше, ничем, никаким миром от него не
спастись…
Об этом и говорила Дарья Катерине, успокаивая и уводя ее с пожарища. У всех будет
то же самое, никто не минует этой судьбы. Катерине она выпала первой – легче будет потом:
не страдать, не мучиться в ожидании своего огня и, дождавшись, не смотреть на него,
обжигая сердце. Она свой черед прошла.
И верно, огнем изба горит недолго, два-три часа, но многие еще дни курится, не
остывая, избище и остро пахнет горелым, но не выгоревшим до конца, ничем не убиваемым
жилым духом.

Хозяин в эту ночь рано вышел на пост, загодя выбранный на ближнем бугре, откуда
было удобно и безопасно наблюдать пожар. И он видел все от начала до конца. Он видел
отблеск первой спички, особую, ненуждовую вспышку которой сразу выделила и
почувствовала изба: она натянулась и, с болью скрипнув, осела. Хозяин подбежал к ней,
прижался на мгновение в последний раз к ее сухому замершему дереву, чтобы показать, что
он здесь и будет здесь до конца, и тут же вернулся обратно.
Он видел, как замерцала изнутри изба, сначала прерывистым, слабым сиянием, которое
все набиралось и набиралось, пока окна не залило сплошь играющей краской. Хозяин
смотрел, и сквозь стены видя то, что творится внутри. Огонь долго прихватывался за
плотный и гладкий, веками вышорканный пол и никак не мог зацепиться за него,
соскальзывал и смазывался – и вдруг, углядев, ринулся на тонкую дощатую заборку и легко
выскочил по ней наверх. Затрещали, накаляясь, стены, и то ли от жара, то ли от постороннего
вмешательства мягко хлопнуло, как пролилось, стекло в выходящем на Ангару окне. Оттуда,
будто поддувалом, плеснуло свежим воздухом, и огонь, свободно вздохнув, загудел и пошел
гулять по всей избе, подбирая любую горящую мелочь и продолжая накалять потолок и
стены.
Хозяин видел, как бежали люди, как метался на виду у первых прибежавших Петруха,
размахивая руками и показывая ими на объятую пламенем избу. Вся жизнь, какая была в
дереве, к этому времени сварилась, и оно горело без страдания. Пламя выбилось наружу и
навалилось на постройку с обеих сторон. Высоким заревом вспыхнула крыша, свет достал и
до Хозяина, которому пришлось ползком выбираться в темноту.
И пока изба горела в рост, Хозяин смотрел на деревню. В свете этого щедрого