Page 34 - Прощание с Матерой

пожарища он хорошо видел блеклые покуда, как нарисованные, огоньки над живыми еще
избами – только он мог их видеть и видел, отмечая, в какой очередности возьмет их огонь. И
он видел возле них чужих людей – их было много. Подняв глаза еще выше, Хозяин увидел
дымы над материнскими лесами, и дымы эти без ветра долго носило прощальными кругами
по острову.
Горела Подмога…
Он видел дым над кладбищем, тот самый, который старухи не дали добыть…
Он видел, подобрав опять глаза к Петрухиной избе, как завтра придет сюда Катерина и
будет ходить тут до ночи, что-то отыскивая, что-то вороша в горячей золе и в памяти, как
придет она послезавтра, и после… и после…
Но он видел и дальше…

9

Павел приезжал все реже, а приезжая, не задерживался, наскоро поправлялся с делами
и обратно. Эти беспрестанные поездки туда-сюда изматывали его, он поднимался с берега
усталый и молчаливый, он и вообще-то не был из породы говорунов, а теперь и вовсе
присушил язык. В колхозе Павел работал бригадиром, потом завгаром, с делом справлялся, а
какое место определят ему в совхозе, он еще толком не знал, да и никто, похоже, этого не
знал. Одна из нелегких задач, терзавших новое начальство, – куда растолкать
многочисленное прежнее колхозное чинство, людей из среднего и высшего звеньев,
познавших хоть маленькую, да власть, с которой не вдруг слазь, научившихся командовать и
разучившихся, само собой, работать под командой. Павел готов был идти куда угодно, он на
себя много не ставил, но он видел, как снуют, оглядываясь друг на друга, охочие до
должностей люди, с какой растерянностью и ужимками разговаривают они с большими и
маленькими, не ведая, куда, к тем или другим, их занесет. Павла покуда поставили на ремонт
техники, назначив бригадиром, и сначала он был один, но скоро рядом с ним появился
второй бригадир, а теперь еще наклевывался третий. Это значит – спросить будет не с кого, а
спрашивать есть за что: техника, и старая и новая, без дорог и забот ломалась, запчастей, как
всегда, не хватало, а приказчиков успело развестись вдоволь, причем за приказом часто
гнался отказ, за отказом переуказ. То же самое получалось у них, у бригадиров, с рабочими –
те не знали, кого слушать. Не работа, а нервотрепка. И лучшего нельзя было ждать, пока
совхоз полностью не вытащит из Ангары ноги, не подберет весь народ и все хозяйство и не
определится, не устроится новая жизнь.
Когда Катерина перебралась к Дарье, стало поспокойней и Павлу: вместе старухам
будет все-таки поспособней, полегче, и он мог меньше тревожиться о матери. Катерина и по
хозяйству поможет, тоже еще шевелится, и побормочет не поперек разговора. Павел, правда,
и сам просился на последние месяцы, на сенокос и уборку, сюда, в Матёру, чтобы
по-свойски и по-хозяйски подчистить и отпустить под воду остров, – ему отвечали с
обычной дальнозоркой туманностью: «Там видно будет», и он не особенно надеялся, что с
ним согласятся. Но он, верно, не очень и настаивал, боясь, что после уборки хлеба его же
заставят заодно проводить еще и другую уборку – сжигать постройки. Кто-то должен потом
будет браться и за такую работу, но Павел и представить не мог, как бы он стал командовать
пожогом родной деревни. И двадцать, и тридцать, и пятьдесят лет спустя люди будут
вспоминать: «А-а, Павел Пинигин, который Матёру спалил…» Такой памяти он не заслужил.
Приезжая в Матёру, он всякий раз поражался тому, с какой готовностью смыкается
вслед за ним время: будто не было никакого нового поселка, откуда он только что приплыл,
будто никуда он из Матёры не отлучался. Поселок этот стоит там, на том берегу, но к нему, к
Павлу, никакого отношения не имеет. К кому-то имеет, а к нему нет. Он там бывал, видывал
его – хороший поселок, но мало ли их, хороших поселков, на белом свете? Дом у него здесь,
а дома, как известно, лучше. Вот что решительно выстраивалось перед Павлом, едва он
поднимался на яр и открывалась перед ним родная деревня со всем тем, что знал и видел он с