Page 32 - Прощание с Матерой

тревожных, пытающихся что-то рассмотреть и понять глаз.
Тут была вся оставшаяся живая деревня, даже ребятишки. Но и они не гомонили, как
обычно; стояли завороженные и подавленные страшной силой огня. Старухи с суровыми и
скорбными лицами держались не вместе, а кто где – с какой стороны подбежала каждая и
уперлась перед жаром. Как никогда, неподвижные лица их при свете огня казались
слепленными, восковыми; длинные уродливые тени подпрыгивали и извивались. Катерина,
прибежав, закричала, заголосила, протягивая руки к горящей избе, в рыданиях наклоняясь,
кланяясь в ее сторону – на нее оглянулись, узнавая, кто она и почему имеет право кричать,
узнали, молча пожалели и опять в мертвом раздумье уставились на огонь. Из темноты
вынырнула Дарья и встала рядом с Катериной – и остальным сделалось спокойней, что
Дарья там, рядом, что она, понадобится если, удержит около себя Катерину и что они, стало
быть, могут оставаться на своих местах. Но и Катерина, поддаваясь этому жуткому и
внимательному молчанию людей, вскоре тоже умолкла, подняла глаза и не убирала их
больше с того, что с малых лет было ее домом.
Люди забыли, что каждый из них не один, потеряли друг друга, и не было сейчас друг в
друге надобности. Всегда так: при неприятном, постыдном событии, сколько бы много ни
было имеете народу, каждый старается, никого не замечая, оставаться один – легче затем
освободиться от стыда. В душе им было нехорошо, неловко, что стоят они без движения, что
они и не пытались совсем, когда еще можно было, спасти избу, – не к чему было пытаться.
То же самое будет и с другими избами – скоро уж – Петрухина первая. И они смотрели,
смотрели, ничего не пропуская, как это есть, чтобы знать, как это будет, – так человек с
исступленным вниманием вонзается глазами в мертвого, пытаясь заранее представить в том
же положении, которого ему не миновать, себя.
Настолько ярко, безо всяких помех, осветилась этим огнем судьба каждого из них, та не
делимая уже ни с кем, у близкого края остановившаяся судьба, что и не верилось в людей
рядом, – будто было это давным-давно.
Пламя уже охватило всю избу и взвивалось высоко вверх, горело сильно и ровно, и
горело, раскалившись от жара, сплошным огнем все – стены, крыша, сени, стреляло
головешками, искрило, заставляя людей спячиваться; лопались и плавились стекла; изнутри
хлестким взмахом, точно плескал кто бензином, с фуканьем выметывались длинные буйные
языки. Пылало так, что не видно было неба. Далеко кругом озарено было этим жарким
недобрым сиянием – в нем светились ближние, начинающиеся улицей, избы и тоже как
горели, охваченные мечущимися по дереву бликами; им озарялась Ангара под берегом, и
там, где она озарялась, зияла открытой раной с пульсирующей плотью; бугор за дорогой,
который то выхватывало из темноты, то снова задвигало в нее прыгающим сиянием, казался
бурым, опаленным. За пылающими стенами что-то обваливалось и стучало, как от взрывов; в
окна выбрасывало раскаленные угли; высоко поднимались и отлетали, теряясь в звездах,
искры; полымя наверху шипело, переходя в слабый дым. Тесина на крыше вдруг поднялась в
огне стоймя и, черная, угольная, но все же горящая, загнулась в сторону деревни – там, там
быть пожарам, туда смотрите. И почти в тот же миг кровля рухнула, огонь опал, покатились
верхние горящие венцы – люди вскрикнули и отскочили. Катерина снова заплакала навзрыд,
невидяще кланяясь поверженной избе, которую ненадолго окутало дымом, пока
передохнуло, отдыхиваясь и отрыгиваясь, и с новой силой направилось пламя, из которого
частями выхватывалась, будто плясала, русская печка. Огонь полез по забору во двор, но и
тут не захотели его остановить – к чему двор без избы? Кто станет спасать ноги, оставшись
без головы?
Когда верх избы рухнул и не стало избы, внимание людей к огню ослабло. По
какому-то точно наущению они оглянулись на Петруху. Они оглянулись и на Катерину,
которая всхлипывала, пожалели ее уже большей жалостью, но на Петрухе они задержали
глаза. Как он? Что он делает? Что испытывает теперь? Доволен или испуган? Петруха стоял,
теребя руками голую грудь и неспокойно подергивая головой; пытливые взгляды людей
обозлили его. Его давно уже, с той поры как прибежала мать, терзало, что она не подошла к