Page 44 - Прощание с Матерой

12

В первый день, когда дождь только еще направлялся, побрызгивая манной небесной,
угодной полям и огородам, в Дарьин дом нагрянул гость – приехал Андрей, младший сын
Павла. Павлу как отцу выпало обойтись без дочерей, четырежды Соня, жена его, рожала, и
все были парни, но один сразу же, как только открыл глаза, не вынес белого света и отошел,
осталось трое. Старший, женившись на нерусской, поехал на ее родину на Кавказские горы
посмотреть, что это такое, да там и остался, соблазнившись теплым житьем; средний,
гораздый на грамоту, учился в Иркутске на геолога и на тот год должен был уже отучиться, а
Андрей прошлой осенью пришел из армии и был тогда в Матёре, но прожил полторы недели,
подивился на всю эту суматоху, все больше нарастающую, связанную с переселением, и
укатил в город, устроился там на завод. Теперь он, оказывается, уволился с завода и метил в
другое место, а по пути завернул домой. Два дня Андрей побыл у матери в совхозе – Соня
работала в бухгалтерии и осталась в поселке, – отвел у нее первую очередь и поплыл к отцу
и бабушке. Павел исподволь добился своего, вел в Матёре сенокос и постоянно находился
теперь здесь, а в совхоз только наезжал, как до того наезжал в Матёру.
Дождь оказался кстати: можно было посидеть, поговорить не торопясь; не решались
отважиться на передышку своей властью, так ее спустил сам бог. Андрей, здоровый рядом с
отцом, невыболевший, не потратившийся на работе парень, которому армия пошла явно на
пользу – уходил туда согнутый, заглядывавший в землю нескладень, а воротился этакий вот
молодец с выправленной спиной и поднятой головой, – Андрей без терпения, пока бабушка
собирала на стол, шил туда-обратно из избы во двор и со двора в избу, громко топал на
крыльце ботинками, сбивая с них еще и не грязь, а только смоченную и налипающую пыль,
вспоминал и спрашивал о деревенских, кто где есть, кто куда переезжает, и от нечего делать
по-свойски, ласково задирал Дарью:
– Что, бабушка, скоро и ты эвакуируешься?
– Куируюсь, куируюсь, – даже и без вздоха, спокойно, послушно отвечала она.
– Неохота, наверно, отсюда уезжать?
– А какая тут охота. На своем-то месте мы бы, старухи, ишо ползали да ползали
полегоньку, а вот погоди, сковырнут нас, и зараз все перемрем.
– Кто это, интересно, позволит вам умирать?
– А уж на это мы команду спрашивать не будем. Как-нить сами, – незаметно, в свою
очередь, задираясь, говорила Дарья. – На это уполномоченных, чтоб приказы подавал, ишо
не додумались назначать. Вот и мрут люди как попадя, что разнарядки такой нету.
– Да ты не обижайся, бабушка. Обиделась, что ли, на меня? Я так говорю.
– Пошто я на тебя-то буду бижаться?
– А на кого ты обижаешься?
– Ни на кого. На самуё себя. Это ты на меня бидься, что я тебе тут одно место крапивой
жарила, чтоб ты на ем сидел. Плохо, видать, жарила, что не усидел, поскакал отсель…
Андрей смеялся.
– Пока молодой, надо, бабушка, все посмотреть, везде побывать. Что хорошего, что ты
тут, не сходя с места, всю жизнь прожила? Надо не поддаваться судьбе, самому
распоряжаться над ней.
– Распорядись, распорядись… Охота на тебя поглядеть, до чего ты под послед
распорядишься. Нет, парень, весь белый свет не обживешь. Хошь на крыльях летай. И не
надейся. Ты думаешь, ежели ты человек родился, дак все можешь? Ох, Андрей, не думай.
Поживешь, поживешь и поймешь…
– Э-э, бабушка, тут я с тобой не согласен. Это у тебя от Матёры, оттого что ты дальше
Матёры носа не высовывала. Что ты ничего не видела. Человек столько может, что и сказать
нельзя, что он может. У него сейчас в руках такая сила – о-ё-ёй! Что захочет, то и сделает.
– Это сделает, сделает… – соглашалась Дарья.