Page 45 - Прощание с Матерой

– Ну, так что ты тогда говоришь?
– То и говорю. Сделает, сделает… А смерть придет, помирать будет. Ты со мной,
Андрюшка, не спорь. Я мало видала, да много жила. На че мне довелось смотреть, я
до-о-олго на его смотрела, а не походя, как ты. Покуль Матёра стояла, мне торопиться
некуда было. И про людей я разглядела, что маленькие оне. Как бы оне не приставлялись, а
маленькие. Жалко их. Тебе покуль себя не жалко, дак это по молодости. В тебе сила играет,
ты думаешь, что ты сильный, все можешь. Нет, парень. Я не знаю ишо такого человека, чтоб
его не жалко было. Будь он хошь на семь пядей во лбу. Издали вроде покажется: ну, это ниче
не боится, самого дьявола поборет… гонор такой держит… А поближе поглядишь: такой же,
как все, ничем не лутше… Ты из своей человечьей шкуры хочешь выскочить? Ан нет,
Андрюшка, не выскочишь. Не бывало ишо такого. Только обдерешься да надсадишься без
пути. И дела не сделаешь. Покуль выскакивать пыжиться будешь, смерть придет, она тебя не
пустит. Люди про свое место под богом забыли – от че я тебе скажу. Мы не лутчей других,
кто до нас жил… Накладывай на воз столь, сколь кобыла увезет, а то не на чем возить будет.
Бог, он наше место не забыл, нет. Он видит: загордел человек, ох загордел. Гордей, тебе же
хуже. Тот малахольный, который под собой сук рубил, тоже много чего об себе думал. А
шмякнулся, печенки отбил – дак он об землю их отбил, а не об небо. Никуда с земли не
деться. Че говорить – сила вам нонче большая дадена. Ох, большая!… И отсель, с Матёры,
видать ее. Да как бы она вас не поборола, сила-то эта… Она-то большая, а вы-то как были
маленькие, так и остались.
Долго сидели за столом; отец с сыном выпили бутылку водки, привезенную Андреем, и
ничуть не опьянели, только Андрей с лица еще больше помолодел, а Павел еще больше
постарел. Дарья смотрела на них, сидящих рядом, напротив нее, и думала: «Вот она, одна
ниточка с узелками. От узелка до узелка столько, кажись, было годов – где оне? Мой-то
узелок вот-вот растянут и загладят, ровный конец опустют, чтоб не видать было… чтоб с
другого конца новый подвязать. Куды, в какую сторону потянут эту ниточку дальше? Что
будет? Пошто так охота узнать, что будет?»
Дождь на улице подбивался и зачастил, на стеклах появились потеки. Потемнела земля,
крупными сосульчатыми каплями закапало с крыш; пенясь, остановилась в окне Ангара. И
сильнее, приятней запахло за столом самоварным духом, душистей показался чай, который
пили теперь уже все, и важней, уместней показался семейный разговор, который они
говорили.
– Мало зарабатывал, что ли? – спрашивал Павел, допытываясь, почему Андрей
уволился с завода.
– Зарабатывал – одному хватало, – пожимал плечами Андрей. Он старался говорить с
отцом на равных, но, еще не привыкнув к равности, как-то сбивался, соскальзывал с нужного
тона и то поднимал голос, то терял его. – Одному, конечно, хватало. Дело не в этом.
Неинтересно. Там стройка на весь мир. Утром радио включишь – ни одно утро не обходится,
чтоб о ней не говорили. Погоду специально для нее передают, концерты. А завод… таких
много. В каждом городе они есть.
– Для завода погоду не передают?
– Так и знал, что ты сейчас это скажешь, – спохватывался Андрей. – Для завода и не
надо, для города передают. Дело не в этом. Завод, он никуда не убежит, а стройку закончат –
обидно будет. Охота, пока молодой, тоже участвовать… чтоб было, значит, потом что
вспомнить…
Андрей поморщился, оставшись недовольным своим ответом: он скомкал, поджевал
его, чтобы не произносить громких слов, которых, он знал это, отец не любил. Павел
ожидающе молчал, и от этого неясного, как скрадывающего молчания Андрей начал
горячиться.
– Сейчас время такое, что нельзя на одном месте сидеть, – то ли доказывал, то ли
оправдывался он. – Вы вот и хотели бы сидеть, все равно вас поднимают, заставляют
двигаться. Сейчас время такое живое… все, как говорится, в движении. Я хочу, чтоб было