Page 50 - Прощание с Матерой

том, что надо переезжать, надо, хочешь не хочешь, устраивать жизнь там, а не искать, не
допытываться, чем жили здесь. Уж если жили не зная, чем жили, – зачем знать уезжая,
оставляя после себя пустое место? Правда не в том, что чувствовать в работе, в песнях, в
благостных слезах, когда заходит солнце и выстывает свет, а в душе поднимаются смятение,
и любовь, и жажда еще большей любви, какие выпадают не часто, – правда в том, чтобы
стояли зароды. Вот для чего они здесь. Но приходили и сомнения: так-то оно так, да не
совсем же так. Зароды в конце концов они поставят и увезут, коровы к весне до последней
травинки их приберут, всю работу, а вот эти песни после работы, когда уж будто и не они, не
люди, будто души их пели, соединившись вместе, – так свято и изначально верили они
бесхитростным выпеваемым словам и так истово и едино возносили голоса; это сладкое и
тревожное обмирание по вечерам пред красотой и жутью подступающей ночи, когда уж и не
понимаешь, где ты и что ты, когда чудится исподволь, что ты бесшумно и плавно скользишь
над землей, едва пошевеливая крыльями и правя открывшимся тебе благословенным путем,
чутко внимая всему, что проплывает внизу; эта возникшая неизвестно откуда тихая глубокая
боль, что ты и не знал себя до теперешней минуты, не знал, что ты – не только то, что ты
носишь в себе, но и то, не всегда замечаемое, что вокруг тебя, и потерять его иной раз
пострашнее, чем потерять руку или ногу, – вот это все запомнится надолго и останется в
душе незакатным светом и радостью. Быть может, лишь это одно и вечно, лишь оно,
передаваемое, как дух святой, от человека к человеку, от отцов к детям и от детей к внукам,
смущая и оберегая их, направляя и очищая, и вынесет когда-нибудь к чему-то, ради чего
жили поколенья людей.
Так отчего бы и им не омыться под конец жизнью, что велась в Матёре долгие-долгие
годы, не посмотреть вокруг удивленными и печальными глазами: было. Было, да сплыло.
Смерть кажется страшной, но она же, смерть, засевает в души живых щедрый и полезный
урожай, и из семени тайны и тлена созревает семя жизни и понимания.
Смотрите, думайте! Человек не един, немало в нем разных, в одну шкуру, как в одну
лодку собравшихся земляков, перегребающих с берега на берег, и истинный человек
выказывается едва ли не только в минуты прощания и страдания – он это и есть, его и
запомните.
Но почему так тревожно, так смутно на душе – только ли от затяжного ненастья, от
вынужденного безделья, когда дел невпроворот, или от чего-то еще? Попробуй разберись.
Вот стоит земля, которая казалась вечной, но выходит, что казалась, – не будет земли.
Пахнет травами, пахнет лесом, отдельно с листом и отдельно с иголкой, каждый кустик веет
своим дыханием; пахнет деревом постройки, пахнет скотиной, жильем, навозной кучей за
стайкой, огуречной ботвой, старым углем от кузницы – из всего дождь вымыл и взнял
розные терпкие запахи, всему дал свободный дых. Почему, почему при них, кто живет
сейчас, ничего этого не станет на этой земле? Не раньше и не позже. Спроста ли? Хорошо
ли? Чем, каким утешением унять душу?
С утра попробовало распогодиться, тучи отжато посветлели и заворошились, пахнуло
откуда-то иным, легким воздухом, вот-вот, казалось, поднырнет под тучи солнце, и люди
поверили, тоже зашевелились, собрались к Павлу справляться, будет ли дело. А пока
собирались да рассуждали, опять потемнело и потекло. Расходиться не хотелось – сидели,
возили все те же разговоры. Дарья вскипятила самовар, но на чай почему-то не польстились,
видать, не просохли еще от домашнего. Одна Катерина взяла на колени стакан. У дверей на
лавке, прислонившись к стене и подняв и обняв ногу, расположился Афанасий Кошкин, или
Коткин, кому как нравится, тот так и называл, а Петруха из потехи сливал их вместе и на всю
матушку-деревню кричал: «Кот и Кошкин, а Кот и Кошкин!» Афанасий всю жизнь был
Кошкиным, а стали переезжать в совхоз, всей семьей поменяли фамилию на Коткины: новое
– так все новое, красивое – так все красивое. Над Афанасием подшучивали – он добродушно
отсмеивался в ответ и объяснял:
– Да мне-то што?! Мне што Кошкин, что Мышкин. Я шестьдесят годов, да ишо с
хвостиком, Кошкиным ходил – никто в рожу не плюнул. Это все молодежь. Невестки,