Page 68 - Разгром

В низине, где спал отряд, было темновато и сыро, но из оранжевого прогала за
Хаунихедзой глядело солнце, и день, пахнувший осенним тлением, занялся над тайгой.
Дневальный, прикорнувший возле лошадей, заслышал во сне настойчивый,
монотонный звук, похожий на далекую пулеметную дробь, и испуганно вскочил,
схватившись за винтовку. Но это стучал дятел на старой ольхе возле реки. Дневальный
выругался и, ежась от холода, кутаясь в дырявую шинель, вышел на прогалину. Никто не
проснулся больше: люди спали глухим, безликим и безнадежным сном, каким спят
голодные, измученные люди, которым ничего не сулит новый день.
“А взводного нет все... нажрался, видать, и дрыхнет где в избе, а тут не евши сиди”, —
подумал дневальный. Обычно он не меньше других восхищался и гордился Метелицей, но
теперь ему казалось, что Метелица довольно подлый человек и напрасно его сделали
взводным командиром. Дневальному сразу не захотелось страдать тут, в тайге, когда другие,
вроде Метелицы, наслаждаются всеми земными радостями, но он не решался потревожить
Левинсона без достаточных оснований и разбудил Бакланова.
— Что?.. Не приехал?.. — завозился Бакланов, тараща спросонья ничего не
понимающие глаза. — Как не приехал?! — закричал он вдруг, все еще не придя в себя, но
поняв уже, о чем идет речь, и испугавшись этого. — Нет, да ты, братец, оставь, не может
этого быть... Ах, да! Ну, буди Левинсона. — Он вскочил, быстрым движением перетянул
ремень, собрав к переносью заспанные брови, сразу весь отвердел и замкнулся.
Левинсон, как ни крепко он спал, услышав свою фамилию, тотчас же открыл глаза и
сел. Взглянув на дневального и Бакланова, он понял, что Метелица не приехал и что уже
давно пора выступать. В первую минуту он почувствовал себя настолько усталым и
разбитым, что ему захотелось зарыться с головой в шинель и снова заснуть, забыв о
Метелице и о своих недугах. Но в ту же минуту он стоял на коленях и, свертывая скатку,
отвечал сухим и безразличным тоном на тревожные расспросы Бакланова.
— Ну и что ж такого? Я так и думал... Конечно, мы встретим его по дороге.
— А если не встретим?
— Если не встретим?.. Слушай, нет ли у тебя запасного шнурка на скатку?
— Вставай, вставай, кобылка! Даешь деревню! — кричал дневальный, ногами
расталкивая спящих. Из травы подымались всклокоченные партизанские головы, и вдогонку
дневальному летели первые, недоделанные спросонья матюки, — в хорошее время Дубов
называл такие “утренниками”.
— Злые все, — задумчиво сказал Бакланов. — Жрать хотят...
— А ты? — спросил Левинсон.
— Что — я?.. Обо мне разговору нет. — Бакланов насупился. — Как ты, так и я —
точно не знаешь...
— Нет, я знаю, — сказал Левинсон с таким мягким и кротким выражением, что
Бакланов впервые внимательно присмотрелся к нему.
— А ты, брат, похудел, — сказал он с неожиданной жалостью. — Одна борода
осталась. Я бы на твоем месте...
— Идем-ка лучше умываться, — прервал его Левинсон, виновато и хмуро
улыбнувшись.
Они прошли к реке. Бакланов снял обе рубахи и стал полоскаться. Видно было, что он
не боялся холодной воды. Тело у него было крепкое, плотное, смуглое, точно литое, а голова
круглая и добрая, как у ребенка, и мыл он ее тоже каким-то наивным ребячьим движением —
поливал из ладони и растирал одной рукой.
“О чем-то я много говорил вчера и что-то обещал, и как-то неладно теперь”, —
подумал вдруг Левинсон, смутно и с неприязнью вспомнив вчерашний разговор с Мечиком и
свои мысли, связанные с этим разговором. Не то чтобы они показались ему неправильными