Page 70 - Разгром
P. 70

голове, волосы ссохлись в крови, — он чувствовал эту запекшуюся кровь на лбу и на щеках.
                         Первая  более  или  менее  оформленная  мысль,  которая  пришла  ему  в  голову,  была
                  мысль о том — нельзя ли уйти. Метелица никак не мог поверить, что после всего, что он
                  испытал  в  жизни,  после  всех  подвигов  и  удач,  сопутствовавших  ему  во  всяком  деле  и
                  прославивших его имя меж людей, — он будет в конце концов лежать и гнить, как всякий из
                  этих людей. Он обшарил весь сарай, ощупал все дырочки, попытался даже выломать дверь
                  — напрасные усилия!.. Он натыкался всюду на мертвое, холодное дерево, а щели были так
                  безнадежно малы, что в них не проникал даже взгляд, — они с трудом пропускали тусклый
                  рассвет осеннего утра.
                         Однако он шарил еще и еще, пока не осознал для себя с безвыходной, неумолимой
                  точностью, что ему действительно не уйти на этот раз. И когда он окончательно убедился в
                  этом,  вопрос  о  собственной  жизни  и  смерти  сразу  перестал  интересовать  его.  И  все  его
                  душевные  и  физические  силы  сосредоточились  на  том  —  совершенно  незначительном  с
                  точки зрения его собственной жизни и смерти, но ставшем для него теперь самым важным —
                  вопросе, каким образом он, Метелица, о котором до сих пор шла только лихая и бедовая
                  слава, сможет показать тем людям, которые станут его убивать, что он не боится и презирает
                  их.
                         Он не успел еще обдумать это, как за дверями послышалась возня, заскрипел засов, и
                  вместе с серым, дрожащим и хилым утренним светом вошли в сарай два казака с оружием и
                  в лампасах. Метелица, расставив ноги, прищурившись, смотрел на них.
                         Заметив  его,  они  в  нерешительности  помялись  у  дверей,  —  тот,  что  был  позади,
                  беспокойно зашмыгал носом.
                          — Пойдем, землячок, — сказал наконец передний беззлобно, даже немного виновато.
                         Метелица, упрямо склонив голову, вышел наружу.
                         Через некоторое время он стоял перед знакомым ему человеком — в черной папахе и
                  в бурке — в той самой комнате, в которую засматривал ночью из поповского сада. Тут же,
                  подтянувшись  в  кресле,  удивленно,  не  строго  поглядывая  на  Метелицу,  сидел  красивый,
                  полный и добродушный офицер, которого Метелица принял вчера за начальника эскадрона.
                  Теперь, рассмотрев обоих, он по каким-то неуловимым признакам понял, что начальником
                  был как раз не этот добродушный офицер, а другой — в бурке.
                          —  Можете  идти,  —  отрывисто  сказал  этот  другой,  взглянув  на  казаков,
                  остановившихся у дверей.
                         Они, неловко подталкивая друг друга, выбрались из комнаты.
                          —  Что  ты  делал  вчера  в  саду?  —  быстро  спросил  он,  остановившись  перед
                  Метелицей и глядя на него своим точным, немигающим взглядом.
                         Метелица  молча,  насмешливо  уставился  на  него,  выдерживая  его  взгляд,  чуть
                  пошевеливая атласными черными бровями и всем своим видом показывая, что, независимо
                  от того, какие будут задавать ему вопросы и как будут заставлять его отвечать на них, он не
                  скажет ничего такого, что могло бы удовлетворить спрашивающих.
                          —  Ты  брось  эти  глупости,  —  снова  сказал  начальник,  нисколько  не  сердясь  и  не
                  повышая голоса, но таким тоном, который показывал, что он понимает все, что происходит
                  теперь в Метелице.
                          — Что же говорить зря? — снисходительно улыбнулся взводный.
                         Начальник эскадрона несколько секунд изучал его застывшее рябое лицо, вымазанное
                  засохшей кровью.
                          — Оспой давно болел? — спросил он.
                          — Что? — растерялся взводный. Он растерялся потому, что в вопросе начальника не
                  чувствовалось ни издевательства, ни насмешки, а видно было, что он просто заинтересовался
                  его  рябым  лицом.  Однако,  поняв  это,  Метелица  рассердился  еще  сильней,  чем  если  бы
   65   66   67   68   69   70   71   72   73   74   75